Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Быстро и ловко двигаясь в узкой комнате, Анна Сергеевна расчистила стол, чуть выдвинула его вперед и накрыла белой, жесткой от крахмала, скатертью. Она принесла из кухни чайник, затем на столе появилась коробка с печеньем, баночка с вишневым вареньем и вазочка с конфетами.

«Неужели она все это для меня покупала?» — подумал Улесов, и какое-то новое, странное чувство шевельнулось в нем.

— Анна Сергеевна, вы были замужем? — Это спросилось как-то само собой, против воли.

— Была! — ответила она живо. — Ведь мне уже двадцать шесть лет.

«Так ей двадцать шесть! Она на четыре года старше меня, а я думал, мы ровесники».

— А где ваш муж?

— Вот уж этого не знаю. Он заготовитель, ездит по районам. Так мы с ним и познакомились у нас, в Мышкине. Прожили два года, а потом оказалось, что у него есть другая семья. Ну, мы и разошлись, хотя и без суда. Это такая поблажка для двоеженцев. — Говоря так, она продолжала собирать на стол. — Да… я и забыла, вас, мужчин, чай не очень привлекает, вам главное — бутылочка. — Она подошла к полке и вытащила из-за книг бутылку портвейна.

— Я не пью, — пробормотал Улесов.

— Ах, как досадно! — огорченно воскликнула Анна Сергеевна. — Наверное, надо было купить водки.

«Значит, и портвейн для меня», — подумал Улесов.

— Нет, Анна Сергеевна, я вообще непьющий, а водку и в рот не беру. У нас, в Мещере, редко кто пьет. Но от рюмки портвейна и мещерец не откажется.

Он взял бутылку, открыл ее толчком ладони в донышко и разлил вино по маленьким стопкам.

— За что же мы выпьем?

— Знаете, за что? Чтобы вы полюбили родной язык… Нет, правда, — говорила Анна Сергеевна. — Вся поэзия, вся красота жизни в слове, в языке. Без него все было бы мертво для нас.

Улесов заметил, что глаза ее странно блеснули и она тут же поднесла рюмку к губам, словно закрылась ею.

— Анна Сергеевна, — сказал он тихо и серьезно, — вы не думайте, что я уж такой серый и ничего не понимаю… Я, может, выразить не умею… Только для вас… это самое в словах, а для меня, что ли, в цифре. Я правду говорю. Вы нашего дела не знаете, а вот когда я нашел одну нужную цифру, так у меня тоже вся душа ходуном ходила и слезы на глазах… Из-за этой цифирки новый метод обточки появился. Его теперь «улесовским» называют…

— Я понимаю вас, — сказала Анна Сергеевна с таким видом, будто он доверил ей сокровенную тайну.

Они пили остывший чай, и Анна Сергеевна, словно об одолжении, попросила Улесова послушать еще стихи. У нее был приятный мягкий голос, и она не читала, а словно рассказывала стихи. Улесову понравились строчки: «Мы все в эти годы любили, а значит — любили вас». Он повторил их вслух.

— Хорошо как, правда? — воскликнула Анна Сергеевна. — Это Есенин.

— Земляк! — сказал Улесов, обрадованный, что он может говорить о чем-то дорогом Анне Сергеевне. — Наш, мещерский! В Спас-Клепиках учился.

— Ой, как здорово! — Анна Сергеевна благодарно посмотрела на Улесова. — Значит, вы видели те же зори, те же березы, те же восходы, закаты, звезды… Как чудесно описал он ваш край!

— Хорош наш край, что говорить!

И Улесов принялся расписывать Мещеру с ее озерами, реками, тростниками, плавнями и лесами. А в памяти стояла продымленная, вонючая изба дяди, кислый запах кожи и грязных пеленок, голодная, холодная, унизительная жизнь у чужих людей. «До чего же не люб ты мне, край мой!» — стучало у него в мозгу в то время, как язык молол про мещерские красоты.

— Иной раз так бы все бросил и уехал в Мещеру, — закончил он с отвращением к собственной лжи.

«Зачем я вру? — думал Улесов. — Ведь мне от нее ничего не нужно. Зачем же я выламываюсь ей в угоду?»

Раз испытанное раздражение против учительницы охватило его с новой силой. Она заставляет его лгать, притворяться иным, чем он есть. Разве у него что-нибудь не в порядке? Никто этого не считает. Пусть она восхищается своим Мышкиным, а он любит Москву и терпеть не может Мещеру, исковеркавшую его детство. Так зачем же он подделывается под нее?

Улесов мутновато посмотрел на Анну Сергеевну. Она раскраснелась от вина и сидела рядом, такая теплая, домашняя, протяни руку и возьми. Но Улесов понимал обманчивость этой незащищенности, и протестующее чувство против нее не улеглось, лишь приняло другую форму. Смять, подчинить, чтоб без остатка исчезло ее мнимое превосходство, чтоб она забилась в руках его, покорная, бессильная, чтоб была только его сила, его воля и власть.

Он поднялся.

— Я пойду, — сказал он, ощущая во рту неприятную сухость.

— Так скоро? — воскликнула она огорченно. — Но еще рано!

— Нет, пора… — проговорил он и пошел к двери, где висело его пальто.

Она шла за ним. Только обернуться… Ведь он же нравится ей, она готовилась к его приходу, ждала его. Накупила всякой всячины, даже бутылочку вина. Ей двадцать шесть, она все понимает. Пусть он в чем-то обманывается, но бутылочка-то была, он чувствует в голове и в сердце выпитое вино, оно было для него. В расчете на эту бутылочку Улесов обернулся и голосом, которому страх перед поражением, перед ошибкой, которой нет прощения, придал умоляющую искренность, воскликнул:

— Анна Сергеевна!

«Милый, дорогой мой, — думала Анна Сергеевна, — я знаю, что ты меня не любишь, знаю, что этого делать нельзя, не надо делать. Но я не могу больше жить без счастья, даже без такого коротенького счастья. Слишком черны мои ночи, слишком пусто вокруг меня. Только не думай, что ты меня обманываешь, я все понимаю».

Она подошла к нему и, встав на цыпочки, обняла его шею, прижалась к нему неожиданно сильным, крепким телом.

Последней отчетливой мыслью Улесова было озорное: выдержит ли меня эта коечка?..

Улесову совсем не улыбалось, чтобы в школе проведали о его отношениях с Анной Сергеевной. И не потому даже, что по глубоко въевшимся мещерским его представлениям двадцатишестилетняя Анна Сергеевна была чуть ли не старухой. Но уж больно неказисто, неярко и ненарядно она выглядела. Ее домашняя прелесть ведома ему одному, а для других она просто недомерок — не девочка и не женщина. Даже глуповатая Муся Лопатина с ее маленьким лобиком и прической барашком рядом с Анной Сергеевной смотрелась павой. Ради чего ему было подвергаться пересудам и насмешкам острых на язык девчат?

Встретившись с Анной Сергеевной в школе, он сделал такое отчужденное лицо, что сам тут же решил: между ними все кончено. Ничуть не бывало. Когда он выходил из класса, Анна Сергеевна шепнула ему: «Вы придете?» Оглянувшись, не видит ли кто, Улесов коротко кивнул головой. Встречи их продолжались, но в школе Улесов придерживался раз избранного поведения и начал даже слегка ухаживать за Мусей Лопатиной. Он догадывался, что эта его наигранная отчужденность, граничащая с пренебрежением, огорчает Анну Сергеевну. Но она никогда не жаловалась, и Улесов оставался верен себе. Так было проще и спокойнее и для него, и для учительницы, убеждал себя Улесов.