Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Но однажды, когда он был у нее, Анна Сергеевна спросила:

— Тебе в самом деле нравится Муся?

— Что за чепуха? — недовольно отмахнулся Улесов.

— Но ты так внимателен к ней!

— Для отвода глаз, — усмехнулся Улесов. — Ты наших девчат не знаешь, у них язычок — только держись!

— Странный способ охранять дружбу!

— Кабы у нас дружба была!.. Да и то — народ такой: из мухи слона сделают.

— Я не понимаю твоей боязни. Разве в любви есть что-нибудь унизительное?

— В любви… — повторил Улесов. — А ты разве меня любишь?

— Ну, а как ты думаешь? Могла б я быть с тобой?

«Я-то вот могу!» — подумалось Улесову. Разговор заставил его задуматься. С этим нужно было кончать: зачем морочить ей голову, ведь он же не любит ее. Лучше сделать это сейчас, чем дальше тянуть…

Он ушел раньше обычного, в одиннадцатом часу вечера. Густой снег, накануне устлавший город, слегка подтаял, его пятнали дегтярно черные следы прохожих и зубчатые отпечатки автомобильных шин. Мальчишки вели снеговой бой. Один паренек в ушанке с торчащим ухом отстреливался от двух противников. Ему крепко доставалось, но он не падал духом и упрямо шел в атаку. Принимая в лицо снеговые гранаты, он потеснил своих противников в подворотню. В ребячливом порыве Улесов ухватил горсть снега, умял в плотный комок и пустил в мальчишку. Снежок угодил тому в макушку и разлетелся брызгами. Паренек оторопело глянул на Улесова и вдруг разревелся. Ему большее доставалось от товарищей, но ведь это был взрослый дядька, которому он не мог ответить тем же.

— Эх ты! — разочарованно проговорил Улесов и, посмеиваясь, двинулся дальше.

На другой день вечером Улесов отправился в клуб на танцы. Его подруга Лина была там и танцевала с летчиком-лейтенантом в картонно-жестком кителе и ярко начищенных сапогах. Она была очень крупная, под стать Улесову, и кавалер, хоть и танцевал на носках, едва дотягивался ей до подбородка. Завидев Улесова, Лина тут же оставила лейтенанта и подошла к нему.

— Объявился, пропащая душа! — сказала она, кладя ему руку на плечо.

Улесова обрадовала эта непритязательная простота, но, прежде чем начать танец, он померился взглядом с лейтенантом. Пробуравив своими голубыми, обиженными глазами темные, в прищуре, зрачки Улесова, лейтенант смирился и оставил поле боя.

После танцев Улесов пошел провожать Лину домой. У нее была своя комнатка неподалеку от завода. Вопреки обыкновению, Лина не рассказывала последнего кинофильма, а молча висла у него на руке. У небольшого домика, обнесенного заснеженными кустами, они остановились. Улесов высвободил руку.

— Зайдешь, Сережа?

— Поздно, спать хочется, — неожиданно для самого себя ответил Улесов.

— Вон какой нежадный!.. Или правду говорят, что ты с учительницей крутишь?

Улесов не ответил. Слова девушки перенесли его в длинную, узкую комнату, выкроенную из коридора. Он физически ощутил шерстистую жесткость грубого, солдатского одеяла на груди и подбородке, а рядом ночную, живую теплоту Анны Сергеевны. Как сильно захватила его маленькая учительница! Ну и ладно, пусть будет и такое воспоминание, жизнь его идет мимо этой встречи, а на хорошем не следует спотыкаться, как и на дурном.

Обиженно вскинув голову, Лина ушла. Улесов даже не посмотрел ей вслед. Он думал об Анне Сергеевне. Слишком неровня она ему по годам, да и не только по годам. У них все разное: характеры, интересы, взгляды. Даже на самой заре отношений приходилось как-то приспосабливаться к ней, кривить душой, словно бы он ощущал в себе какую-то неправду. Нет, придет пора, и он выберет себе подругу по плечу, с ней он будет самим собой, а коль что у них не сойдется, так не себя будет он ломать, а ее вывернет на свой лад. И все-таки хоть бы еще раз подняться по знакомой лестнице, услышать тихий возглас: «Сережа!», почувствовать ее рядом.

«Нельзя!» — жестко стукнуло в мозгу, и, чтобы легче было выполнить этот внутренний приказ, Улесов решил некоторое время не ходить в школу.

На другой день Улесов с головой погрузился в работу. По окончании смены он заперся в лаборатории, затем пошел на квартиру старшего мастера, чтобы поделиться со стариком своей новой, заманчивой и неожиданной находкой. Эта находка так захватила Улесова, что он появился на занятиях лишь через неделю и узнал, что Анны Сергеевны уже нет в школе, а русский и литературу ведет старенький Павел Игнатьевич из параллельного класса.

Добрые души сообщили Улесову, что этому предшествовала бурная сцена между Мусей Лопатиной и учительницей.

Муся Лопатина провалила контрольную по литературе. Обозлившись, она сказала Анне Сергеевне перед всем классом:

— Конечно, будь на мне брюки, вы бы меня не засыпали.

Анна Сергеевна вспыхнула, потом побледнела и тихо сказала:

— Или вы сейчас же извинитесь…

— Или — что? — вызывающе спросила Муся.

— Или один из нас покинет школу.

И тут Муся, тряхнув перманентом, окончательно сбросила с себя вынужденную покорность школьницы и предстала в своем подлинном обличье самой отчаянной заводиловки женского общежития, привыкшей все в жизни брать с бою.

— Мне покидать нечего, у меня все чисто! Я за парнями не бегаю, и они от меня не бегают!

А дальше произошло то, о чем Улесову не могли рассказать. Анну Сергеевну попросили зайти к директору.

— Вы догадываетесь, зачем я вас вызвал? — спросил директор, пожилой, с ватным, слабым голосом человек. Он долгие годы директорствовал в обычной десятилетке, но тяжелая болезнь сердца заставила его избрать «тихую гавань», какой считалась школа для взрослых.

— Догадываюсь, — сказала она.

— Вы согласны со мной, — продолжал директор своим замедленным, ватным голосом, — что сцена, которая произошла у вас с Лопатиной, не должна иметь места в стенах школы?

Анна Сергеевна чуть приметно кивнула.

— У нас не обычная десятилетка, — говорил директор, — и ученик восьмого класса Улесов вполне мог быть вашим мужем…

— Он не будет моим мужем, — сказала Анна Сергеевна.

— Я не имею права вторгаться в вашу личную жизнь, но вы понимаете сами, что ваше дальнейшее пребывание в школе делается крайне затруднительным. Конечно, — сказал директор и вздохнул, — если бы ваш друг сумел охранить вас от подобных сцен… Но сейчас я, право, не знаю, что делать. Без авторитета, без уважения учеников нельзя работать в школе.

— Я не думаю, чтобы меня не уважали, Алексей Григорьевич.

— Я тоже этого не думаю. Я сам вас глубоко уважаю и ценю, Анна Сергеевна.

— Я должна подать заявление об уходе? Вот оно, — Анна Сергеевна достала из портфеля сложенный вдвое листок бумаги и положила на стол перед директором.

— Мне очень, очень жаль, Анна Сергеевна…

Он смотрел, как Анна Сергеевна пошла к двери. Подобно всем маленьким женщинам, она держалась подчеркнуто прямо, и сейчас спина ее была прямой, с легким прогибом внутрь. Двери школы, расположенной в старом особняке, были огромны и тяжелы, как ворота, с высокими, массивными ручками. Анна Сергеевна чуть приподнялась на носки, по-детски взялась двумя руками за медную ручку и качнула ее вниз, словно колодезное коромысло. Дверь медленно приотворилась и тут же плотно закрылась за учительницей.