Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Так оно и случилось.

— Товарищ Улесов, — раздался голос Анны Сергеевны. — Образ Евгения Онегина.

С преувеличенным усилием Улесов выпростался из-за парты и стал во весь рост, слегка расправив плечи.

— Онегин, — начал он задумчиво, словно подыскивая слова, — человек пустой, ни на что не годный, так сказать, паразит общества…

— Ох, не надо!.. — совсем не учительским, а каким-то детским, просящим и обиженным голосом сказала Анна Сергеевна и знакомым всему классу движением поднесла обе руки к прядкам волос над ушами. Этим движением она словно поправляла аккуратно причесанные, нисколько не нуждавшиеся в тем волосы, на деле же то был невольный защитный жест, каким она отгораживалась от всего неприятного, болезненного, досадного. — Это же не ваше мнение, это Писарев. Надо знать, чем вызвана его оценка, а не рубить с плеча!

Улесов покраснел: в своей наивности он полагал, что эта книга неизвестна Анне Сергеевне. Писарева ему подсунул сосед по комнате, сотрудник заводской многотиражки. Улесов постарался накрепко запомнить все рассуждения Писарева. Он хотел сразить Анну Сергеевну в споре, который, без сомнения, должен был возникнуть, или, хотя бы, доказать, что его нелюбовь к стихам вообще, а Пушкина в частности, имеет под собой надежное основание.

Но Анна Сергеевна поймала его. С досадой думая о своей промашке, Улесов почти не слушал рассуждений Анны Сергеевны о взглядах Писарева на искусство. Вдруг он услышал свое имя.

— Я не поверю, товарищ Улесов, чтобы вы, такой способный человек, не могли понять и полюбить слово Пушкина, Тургенева, Горького. Вот потому-то вы так плохо пишете. Кто много читает, не может писать, ну, хотя бы так… — Анна Сергеевна щелкнула замком вытертого портфельчика и достала какой-то листок, испещренный броскими красными значками. Улесов даже издали узнал свой размашистый, неровный почерк. Это был последний диктант. Кто-то засмеялся, кто-то шумно вздохнул: «Вот это да!»

«А чего, собственно, она ко мне привязалась? — подумал Улесов. — Что я ей, мальчик-восьмиклассник, что ли? Смекнула бы лучше, кто она со своими Пушкинами и кто я!..»

Тут он заметил, что все еще стоит с неловкой, ущемленной между партой и скамейкой ногой. Сузив зрачки, он сказал нарочито громко:

— Могу я сесть?

Анна Сергеевна поднесла руки к прядкам волос над ушами.

— Пожалуйста… простите… — пробормотала она почти жалобно.

«Так-то лучше!» — подумал Улесов, не отводя цепкого, недоброго взгляда от учительницы. В ее глазах, слабой улыбке было что-то жалко-заискивающее.

«Милый, дорогой мой, — думала Анна Сергеевна, — я же говорю это только для тебя. Ты сам не понимаешь, как обкрадываешь, как беднишь свою жизнь. Такой красивый, сильный, одаренный человек — и совсем глухой к самому прекрасному, что есть на свете, — к слову…»

Урок продолжался. А когда прозвенел звонок и класс в едином порыве устремился к дверям — урок был последним, Улесов подошел к Анне Сергеевне и попросил извинения за свою резкость. Он был отходчив.

— Ну что вы, я совсем не сержусь, — сказала учительница, покраснев. — Но, Сергей Иваныч, дорогой мой, скоро экзамены, что же мы будем делать?

Улесов развел руками.

— Знаете что, — сказала учительница. — Давайте заниматься дополнительно.

— Спасибо. Только — где?

— Приходите ко мне, — просто сказала Анна Сергеевна. — Я живу поблизости. Хотите, начнем прямо завтра.

Улесов записал адрес, пожал руку учительнице и крупными шагами сбежал вниз по пологой лестнице.

В вестибюле, пристроив на подоконнике зеркальце, две ученицы старательно работали губной помадой и тушью для ресниц. Одна из них, Муся Лопатина, повернулась к Улесову.

— А учительница по тебе сохне-е-т! — произнесла она нараспев.

Он посмотрел на маленький лобик Муси, на завивку барашком, на недокрашенный, будто испачканный красным рот, понял, что это любовный вызов, и не принял его:

— А нас это нисколечко не интересует!..

…Улесов поднялся на пятый этаж указанного ему дома, позвонил три длинных, два коротких, и дверь открылась раньше, чем он отнял палец от кнопки звонка.

— Заходите, Сергей Иваныч, — сказала Анна Сергеевна.

Он с трудом узнал ее в полутемной передней, освещенной одинокой лампой под самым потолком. На ней было что-то вроде халатика в цветочках, и это делало ее по-хорошему старше, женственней, чем обычное ее глухо-коричневое платье, похожее на школьную форму… И волосы не были так гладко и плоско стянуты к небольшому тугому узлу на затылке, они лежали пышней и свободней.

Анна Сергеевна повела Улесова длинными коридорами старой, запущенной квартиры. Они прошли один коридор, заставленный сундуками, древними, хранящими лишь пыль шкафами, свернули в другой, затем в третий, более узкий, с низким потолком. Анна Сергеевна толкнула дверь. То, что открылось Улесову, было как бы продолжением этого коридорчика. Сразу за дверью стояла раскладная алюминиевая коечка, крытая серым солдатским одеялом, с толстой, очень белой подушкой, на которой лежала еще одна маленькая, плоская подушечка. С потолка свешивалась лампочка с фунтиком из тетрадочного листка вместо абажура. Другая лампа, похожая на гриб, стояла на маленьком столе, уставленном книгами. Книг было много, толстых и тонких, больших и маленьких. Обернутые в чистую белую бумагу, они стояли рядком на столике, тесно забили висящую на стене полку, штабельками лежали на полу, на подоконнике высоко прорубленного в стене окошка. Книги да яркая картинка — крыша и купола старинного городка под закатом — единственно скрашивали убожество комнаты. И ничто не говорило, что здесь живет женщина: не было ни флакончиков, ни коробочек, ни пудрениц, ни даже зеркала.

— Любуетесь моими хоромами? — спросила Анна Сергеевна.

Улесов перевел взгляд на хозяйку. Здесь, при более ярком освещении перемена в облике учительницы была еще приметнее. «А она симпатичная!» — с некоторым удивлением отметил про себя Улесов. Портили Анну Сергеевну лишь серые, некрасивые нарукавники, но ведь она собиралась работать.

— На коридор похоже, — пробормотал Улесов, решивший не врать, что ему здесь нравится.

— Да это и есть коридор! — просто сказала Анна Сергеевна. — Как-никак, мне ужасно повезло. Приехать в Москву и сразу получить работу и площадь! Я везучая.

«Не много же тебе надо!» — подумал Улесов, еще раз оскользнув комнату взглядом.

— Вы разве не москвичка? — спросил он.

— Нет, я из Мышкина.

— Откуда? — Улесов невольно улыбнулся. Невзрачное название городка подходило к Анне Сергеевне с ее тощей коечкой, крытой солдатским одеялом, ко всей этой несуразной комнате, выкроенной из коридора.

— О! Вы не смейтесь. Мы чуть ли не самой Москве ровесники!