Николя Барро - Париж — всегда хорошая идея

— Рога? — повторила она недоверчиво, сидя в постели с чашкой кофе, и подумала: только бы ей не пришлось заниматься таким спортом, который даже по названию производил впечатление чего-то, требующего крайнего напряжения. — И что же это такое?

— Сочетание running и yoga — бега и йоги, — объяснил Рене. — Я тебя научу, когда приеду.

Она посмеялась, а мысленно сказала: «Только не это!» Когда он затем рассказал ей про белокурую стайершу, с которой они бегают натощак, а затем завтракают соком папайи с лаймом, она отнесла эту новость в разряд «спортивных увлечений», не придав ей особенного значения.

В последующих беседах имя Аннабель Миллер всплывало еще несколько раз, а затем упоминания о белокурой стайерше надолго исчезли из разговоров. Но, судя по всему, она не исчезла из жизни ее увлеченного рогой приятеля.

Несколько дней прошло без каких-либо новостей, а вчера Рене позвонил и возник на экране ее компьютера явно чем-то смущенный. Розали по лицу видела, что его что-то мучает. Настроение восторженности сменилось у него замешательством, и его карие глаза смотрели в объектив как-то растерянно.

— Мы можем поговорить? — спросил он.

— Конечно. Мы же и так разговариваем, — сказала она, ничего не понимая.

— Alors… Так вот… Сам даже не знаю, как и сказать… Уфф! — Он почесал в затылке. — Не так-то это просто. Ты, Розали, такая… просто замечательная женщина… хотя и слишком налегаешь на круассаны. — Он смущенно улыбнулся. — А впрочем, чего там… Ты можешь себе это позволить, твой организм хорошо сжигает калории…

— Э-э… Да? — Розали удивленно приблизила лицо к экрану, пытаясь понять, о чем там бормочет Рене.

— Ну, значит… Я хочу сказать, что ты тут не виновата, и я совсем не хочу тебя обидеть, для этого я слишком тебя уважаю… и даже если мы с тобой… ну, то есть, как бы сказать… не совсем подходим друг другу по интересам, — продолжал он мямлить, — мне всегда было с тобой очень хорошо…

И тут она наконец сообразила.

— То есть стайерша… — произнесла она, и он облегченно закивал, так как наконец главное было сказано.

И после этого он произнес ту самую фразу, что в жизни случаются вещи, которых ты никак не ожидал.

Удивительно, ей не стало больно от услышанного. Во всяком случае, не очень. Конечно, у нее появилось странное ощущение, когда перед ее мысленным взором, как кадры на экране, пронеслись все годы, которые она провела рядом с Рене. Многое из этого она не хотела бы вычеркнуть из памяти, даже единственную раннюю утреннюю пробежку в Люксембургском саду и уж тем более первую ночь на крыше перед ее маленькой квартиркой.

Вспоминая об этом, Розали улыбалась. Она не была убита горем, не была возмущена до глубины души, услышав признание Рене в том, что он без памяти влюбился в спортивную блондинку по имени Аннабель Миллер, которая завтракает соком папайи и с которой он теперь мог сколько душе угодно заниматься рогой или чем там еще.

Честность Рене всегда была обезоруживающей, и она не могла на него сердиться. Удивиться тому, как быстро он вдруг влюбился, — да, удивилась.

Но, одеваясь после телефонного разговора, принимая душ и нанося на губы помаду, она неожиданно для себя поняла, что чувствует даже какое-то облегчение. Возможно, это объяснялось тем, что и в ее жизнь за это время вошло кое-что новое, на что она не рассчитывала.

Во вторник в лавку неожиданно зашел Роберт, чтобы справиться «о положении вещей». Это была их первая встреча после памятного приключения в Ле-Везине и неудачного расставания перед отелем. Когда она увидела появившуюся перед лавкой знакомую долговязую фигуру, она в первый миг испытала чувство, похожее на испуг.

— Я не помешаю? — спросил Роберт, одарив ее такой радостновыжидательной улыбкой, что просто невозможно устоять.

— Нет-нет! Конечно же нет! Вот только выдам чек и рассчитаюсь! — Она смущенно смахнула назад упавшую на лицо прядь и, порозовев, повернулась к покупательнице. — Так что там у нас было? Три листа подарочной бумаги, пять открыток, печать с розой…

— А знаете что — возьму-ка я еще одно хорошенькое пресс-папье из тех, что лежат у вас в витрине, — сказала клиентка, рыжеволосая женщина в элегантном желтом платье свободного покроя, по-видимому итальянка, на высоченных каблуках, от одного вида которых захватывало дух, и прошествовала к витрине. — Вот это, с надписью. — Она указала пальцем на то, что выбрала.

— Да, разумеется, пожалуйста.

Розали следом за покупательницей бочком прошла мимо Роберта, который стоял на пороге, прислонившись к косяку.

— А с какой надписью вы бы хотели — «Paris» или «Amour»?

— Гм… — Итальянка задумалась. — Molto bene [54] Очень хорошо (ит.) — оба очень красивые.

На ее лице появилось выражение нерешительности, когда Розали протянула только что взятые с витрины пресс-папье.

— Почему бы вам не взять оба? — послышалось вдруг с порога. Обе женщины обернулись на неожиданно раздавшийся голос. Там, скрестив руки на груди, стоял улыбающийся Роберт Шерман в голубой майке. — Простите, что я вмешался, но, мне кажется, Париж и любовь неразделимо связаны, не так ли?

Итальянка польщенно заулыбалась, и по ней было видно, что «вмешательство» красивого незнакомца ей очень даже понравилось. На секунду она глубоко заглянула ему в глаза, затем ее взгляд скользнул по загорелым рукам со светлыми волосками, по светлым свободным брюкам и коричневым замшевым мокасинам.

— Si, signor, — проворковала она грудным голосом, — это хорошая мысль! Считается ведь, что Париж — город любви?

Она засмеялась, откинула голову, изогнув шейку, и захлопала густыми черными ресницами. По всей видимости, замечание Роберта она приняла как приглашение к флирту.

Коротко кивнув Розали, она сказала:

— Заверните мне, пожалуйста, оба. — Затем снова обратила все свое внимание на Роберта. — Вы ведь тоже как будто нездешний? Откуда вы приехали? Нет, давайте лучше я сама угадаю! — Снова тот же воркующий смех.

— Вы… американец!

Роберт сделал удивленное лицо и улыбнулся, между тем как Розали, молча стоя у кассы, заворачивала в шелковую бумагу покупки и хмурилась, слушая их разговор. Что это она разворковалась? «Луна-Луна» — это ей не кафе для свиданий!

— Американец в Париже — как романтично! — восторженно воскликнула итальянка. Затем, понизив голос, сказала: — Тогда мы с вами оба — чужие в этом прекрасном городе.

Она протянула ему тонкую ладонь, и Розали нисколько бы не удивилась, если бы эта ручка была поцелована.

— Габриэлла Спинелли. Из Milano.

Роберт, улыбаясь, пожал ее руку:

— Роберт Шерман. Нью-Йорк.

Габриэлла Спинелли сделала шаг назад.

— Не может быть! — выдохнула она, еще шире распахнув и без того огромные глазищи. — Неужели из адвокатской конторы «Шерман и сыновья»? Однажды, несколько лет тому назад, когда мой дядюшка Анджело Сальваторе жил в Нью-Йорке, его интересы в одном очень запутанном деле представлял адвокат Поль Шерман. Дело шло об очень, очень больших деньгах. Лучшего адвоката у него никогда не было ни до, ни после, говорит с тех пор дядя Анджело. Он был очень доволен, — закончила она, поправляя темные очки, сдвинутые высоко на прическу.