Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Я был не согласен, много не надо было для того, чтобы его почувствовать, а вот для того, чтобы его достичь, сколько крови надо было сдать, сколько выпить чужой. Может быть, в старости оно ощущается как-то иначе, меняется ракурс, взгляд на мир. Хочешь, чтобы мир обернулся – взгляни на него иначе. Или лучше не так: хочешь взглянуть на мир иначе – заставь его обернуться.

– Может нам тоже кинуть, а, дед? – продолжал ребёнок.

– Ты всю рыбу распугаешь. Не видишь, что тут клюёт.

– А мы тихонько. Можно?

– Тихонько можно, – помахал дед мне куском соломы и крикнул: – Клюёт?

– Мелочь, – ответил я ему, театрально покачав головой от досады.

– Ну, давай, кидай, – устал спорить старик.

– Дай денег.

– У меня нет.

– А пенсия? Ты же вчера получил.

– Разве это деньги. Этого на счастье не хватит.

– Да, дед, с тобой ухи не сваришь, – обиделся малыш.

– На, – протянул я мальчику золотую монету с профилем Алисы.

– Ух, ты, золотая! – взял мальчик монету, размахнулся и бросил старику в шляпу.

– Мелочь, она и в Африке мелочь, – надел старик шляпу вместе с монетой. А у меня в этот момент заклевало. Пока я выводил рыбу, парочка исчезла. Огромная рыба ударила хвостом море и скрылась вместе с куском лески.

Я проснулся от хлопка двери. В кабинете не было никого, на столе дымился кофе.

– Презервативы купил? – спрашивала она меня сквозь грохот музыки. Мы ночевали в клубе, мы танцевали. Своими жаркими телами пытались растолкать ночь.

– Нет, забыл, зато купил продукты, – передвигал я ногами невидимую листву, стоя перед извивающейся кроной Алисы. Деревьев рядом было много, все они колыхались энергично под ветром динамичной музыки.

– Лучше бы ты забыл всё остальное, – состроила Алиса недовольство голосом. Мимику скрыла темнота. – А тест?

– Нет.

– Если бы я вспомнил про презервативы, неужели забыл бы о тесте?

– Вот бы повеселил кассиршу. «Какой внимательный мужчина, сразу и презервативы, и тест», – рассмеялась она и повесила на меня руки.

– Зато я купил тебе творог, – решил я сменить блюдо.

– Творог не сделает меня счастливой.

– А меня так очень, творожная запеканка с утра.

– А мне что надо делать, чтобы быть счастливой?

– Хотя бы ошибки.

– Так вот почему ты забыл купить самое главное? – начали сползать её пальцы от моей шеи вниз. – А за творог спасибо. Я понимаю, что кальций, но только кто бы ещё научил меня его есть, – пыталась Алиса перекричать музыку.

– Что? – не расслышал я её.

– Как его можно есть, он же безвкусный.

– Ну ты можешь закончить ускоренные курсы по поеданию творога.

– А такие есть?

– Я думаю да. Кисломолочка – это тема, – положил я правую руку на грудь Алисы.

– Почему кисломолочка?

– Без твоей молочки мне было бы кисло.

– Где ты там нашёл грудь? – кричала она мне на ухо с такой силой, что я мог отчётливо разобрать запах маргаритки: текила, клубника, куантро и сахар.

– Кто ищет, тот всегда найдёт.

– Ладно, скажу тебе по секрету, там ещё одна должна быть.

– Да ты что? – повернул я Алису и обняв сзади, нашёл и вторую.

– Кажется, она, нашёл! Она прекрасна тоже. А с кем ты там болтала, пока я покупал маргаритку?

– Сестра звонила.

– Что у сестры?

– У неё их тоже две.

– Не может быть.

– Я тоже не поверила, пока она мне не рассказала, что у неё есть жених, но что до свадьбы не будет с ним спать. Как ты думаешь, удастся ей это?

– Зачем мне думать о том, что кто-то не хочет с кем-то переспать. В этот момент диджей разбил нашу пару: он увеличил танцевальные обороты новой композицией. Какое-то время мы ещё обнимались в центре зала. Однако скоро резкий запах очень ритмичной музыки заставил нас всё же вернуться к столику.

– Ну да, творог купил можно ни о чём не думать.

– Женщины придают этому слишком много значения. В конце концов, мир не перевернётся, если она с кем-то переспит, – пробрались мы сквозь резонирующую толпу.

– Мужчины придают не меньше, если речь идёт о их жене или дочери, – всосала в себя через соломинку коктейль Алиса.

– Мы же не берём в расчёт ревность.

– Разве это не чувство? – уставилась она на стену, на которой расставляли свои шаги манекенщицы. Они, беспрестанно идущие куда-то по подиуму с каменными эмоциями, олицетворяли проекцию не только на экран, но и на лучшую жизнь.

Я тоже глотнул из своего бокала виски.

– Хочешь виски? – улыбнулся я Джеком Дениелсом.

– Меняю на маргариту, – сделала шаг ко мне Алиса и прижалась своими губами к моим. Будто короткое замыкание, в штанах у меня завибрировал телефон, даже Алиса это почувствовала:

– Из больницы, – сообщил я ей и отпустил из своих объятий.

– Бл… – в сердцах выскользнуло из напряжённых губ Алисы. – Опять ночь одной.

Я поспешил выйти из зала, чтобы поговорить, готовый уже сорвать такси до больницы, где лежал отец.

Два часа уже с лишком мы лежим долго в тишине после скандала, оскорблённые друг другом, поруганные, воинственно-пленные. Я тяжело переживал такие минуты, Алиса тоже громко вздохнула. Я начал рисовать на её плече пальцем.

– Что ты там рисуешь? – хотела она отобрать у меня краски.

– Нарисую клавиши на твоей спине, сыграю Шопена «Весенний вальс», в десять пальцев.

– У тебя не получится Шопена. Ночью все клавиши чёрные.

– Некоторые я покрашу поцелуями в розовый, – понимал я, на что она намекает, и поцеловал её кожу. Любить её можно было за один аромат молочного улуна, который она источала. Её пропахшая молоком кожа, не тем грудным, которым когда-нибудь она будет вскармливать моих детей, а лёгким молоком кокоса, сорванного мною на райском диком острове влюблённости несколько лет тому назад, являлась для меня той самой иконой, которую я готов был целовать бесконечно. – Они будут танцевать, чтобы ты, словно Ева, не думала ни о ком кроме своего Адама.

– Кроме тебя? – влажно произнесла она.

– Да, я сыграю и стану богом.

– Заманчиво! – хотела она повернуться ко мне лицом.

– Только ты не поворачивайся боком, рояль покалечишь.

– Опять ты за цветы?

– Какой у тебя чувствительный холст. Ромашки. – Моя кисть на минуту остановилась.

– Тащишь в дом флору, тащишь, а её всё мало.

– Не, не холст, а жалобная книга? – ощутил на себе конвульсии её тела, будто ему дали небольшое напряжение, пытаясь проверить его устойчивость к рискам.

– Это не жалоба. Это откровение. Оно всегда зреет в вопросе. Именно поэтому я тебя так часто раньше спрашивала: «Ты меня ещё любишь?» Сейчас и это уже ушло. Ты же знаешь, я жаловаться не люблю, но плакать ещё не разучилась, – стёрла она росу со щеки.

– Алиса. Что с тобой? Что за хрень опять? Нельзя же так жить постоянно. Я сам не свой. Ты сама не своя.