Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Жена постоянно мешалась с Алисой, да она мешалась, она всё ещё сидела в карте памяти, и стереть с её лица некогда любимую женщину было довольно трудно, а может быть, даже невозможно. Слишком разные были они, когда они тебе нравились, слишком похожие, когда раздражали.

Максим: Ну так давай переживать вместе? Куда-нибудь съездим.

Алиса: И куда мы поедем?

Максим: Не знаю. У тебя есть дома карта мира?

Алиса: Твоя карта мира – это я.

Максим: Женщин берём?

Алиса: А как же. Без женщин грустно, только водку пить. А без любимых ещё хуже.

Максим: Обязательно перепьёшь.

Алиса: Всех берём?

Максим: Нет, только одну, для развлечений и потех.

Алиса: Мне кажется, твоя секретарша справится лучше меня.

Максим: Мне её на работе хватает.

Алиса: А я-то думаю, откуда у меня на лице усталость. От твоих женщин.

Максим: От наших)

Алиса: Будешь так обобщать, сбегу к твоему писателю.

Максим: Вот это поворот. У него уже есть муза.

Алиса: Вот и я хочу ею быть.

Максим: Это уже доказано.

Алиса: Что?

Максим: Что я твой мужчина.

Алиса: Мне не надо сейчас доказывать, что ты мой мужчина, мне надо постоянно напоминать, что я твоя женщина.

Максим: Почему мужчины на тебя так западают?

Алиса: Ты знаешь, что такое психология?

Максим: Да, это когда у одного едет крыша, а другой пытается её починить.

Алиса: Отношения с мужчинами были, и всегда странные. В том самый момент, когда я уже готова была в них разочароваться и качнуться в сторону лесби, они вдруг начинали боготворить меня. Механизм был прост: их сводили с ума женщины на грани. Короче, западают потому что я влюблена в одного из них.

Максим: Весной все на грани. Весна – это музыка, это большой концерт, когда женщины расчехляют все свои драгоценные инструменты любви, чтобы сыграть на мужских инстинктах ту самую мелодию, от которой рождаются цветы.

Алиса: А летом?

Максим: Если весна, это соблазн, то лето – противоречие.

Алиса: И в чём оно выражается?

Максим: Чем выше солнце, тем ниже желания.

Алиса: У меня сейчас есть одно. Я хотела бы иметь тебя всё время за пазухой. Чтобы можно было достать в любой момент, как револьвер, и палить по любым возникающим в жизни трудностям.

Максим: Девушка, вы прекрасны.

Алиса: Вы уверены?

Максим: Да.

Алиса: А я нет.

Максим: Ты создана для меня, я для тебя.

Алиса: Ты такой самоуверенный.

Максим: Я был самоуверенным, теперь стал уверенным.

Алиса: В смысле?

Максим: Открою тебе один маленький секрет: мужчина начинает верить в себя, только когда у него появляется настоящая женщина.

Алиса: Как откровенно.

Максим: Женщины всегда были откровеннее, чем мужчины. С чего ты взяла?

Алиса: Они умеют кричать, когда им хорошо.

Максим: Правда? Замуж пойдёшь?

Алиса: Пешком?

Максим: А говорила, что будешь кричать, когда тебе хорошо.

Алиса: Слушай, ты сможешь меня завтра встретить после работы.

Максим: Если успею.

Алиса: Это слова настоящего мужчины.

Максим: А как должен ответить настоящий?

Алиса: Ты всё ещё работаешь?

Максим: Ага, понял.

Алиса: Что ты понял?

Максим: Ты можешь пораньше уйти с работы?

Алиса: Да, я так и собиралась, лет в тридцать, чтобы полностью посвятить себя семье и удовольствиям.

Окнами глаз на меня таращились быт и нытьё, это и было бытием на сегодняшний день. Самое плохое в скандалах было то, что они обычно происходили ночью, а ночь мне всегда казалась ближе к смерти, в отличие от дня, который был ближе ко дню рождения. От скандалов с женой помогало только одно. Мы опять зарубались в смс с Алисой.

Максим: Я хочу тебя прямо на своём кухонном столе.

Алиса: Аппетитно. Подстели разделочную доску.

Максим: Ты слишком громко кричишь. Где у тебя звук, Алиса?

Алиса: А тебе надо прибавить. Иронизируешь. Сарказма у всех хватает, с мозгами туго.

Максим: Что же ты со мною возишься?

Алиса: Если хочешь знать, то период распада тебя, как личности в моём организме начался несколько месяцев назад.

Максим: Да, ты похожа на атомный реактор, когда не в себе.

Алиса: Я понимаю, что всякому свету приходится по счетам платить за электричество и выключатель здесь ни при чём, но кто-то нажал, и так несколько дней подряд, пока не устали руки, губы, остальное тело, выброшенное морем любви на берег. Его уже чувствам не опознать.

Максим: Иногда мне всё же удавалось найти звук, и я его отключал, если раньше выключателем могла служить точка G, либо любая другая эрогенная зона, то сейчас я научился отключать собственное восприятие, слух. И тогда особенно чётко я видел, как фарфором фраз кичится, давится вчера мною любимый рот. Будто в замедленном кино, я наблюдал, как взрослостью человек кричал во весь свой шёпот, и тогда я слышал только то, что он не сказал, то, что лежало в нишах сознания, журналы, давно опубликованные в мозгах.

Алиса: Ого, это ты сам придумал?

Максим: Нет, это всё муза. Пашет у станка.

Алиса: Бедная женщина. Как суббота прошла?

Максим: Алкоголично.

Алиса: Что, одна?

Максим: Нет, познакомилась с парнем.

Алиса: Ну, и как?

Максим: Нормально.

Алиса: Что значит нормально?

Максим: Значит, никак. Не подходит для воскресенья.

Алиса: Сколько не валяй его в постели, утро воскресенья всегда имеет привкус понедельника.

Максим: Не, не в этом дело. Пока только ты имеешь право ко мне подходить.

Я отломил лаваш, и сев на диван, начал на автомате жевать его, наполняя рот душистым пшеничным полем. Здесь, на Кавказе, в спокойной домашней обстановке, среди фотографий, с которых я смотрел на себя взрослого с большим интересом, среди вещей, которые составляли некогда моё мировоззрение, я всё чаще вспоминал себя мелким: детство, проведённое в деревне. Воспоминания деревни, как осколочные какой-то детской гранаты вспыхнули при знакомом запахе и неожиданно вылез дед, который только что притащил из магазина десять буханок свежего хлеба и сахар, он скрипел бабке о том, что сахар опять сырой, что Клавка (продавщица местного сельмага) снова поставила на ночь ведро воды рядом с сахаром, а сама во всём винит поставщиков, что те, мол, поставляют сырой сахар.

Вспомнил, как всем колхозом, то есть семьёй убирали картошку, ни много ни мало одно огромное, почти с гектар, поле. Собирались все дедовские дети, их у него было шесть, то есть мои дяди и тети вместе с детьми. Работали вручную, чтобы дело спорилось – спорили, задевая друг друга шутками, иногда довольно жёсткими, чтобы труд не был столь утомителен. Братья были остры на язык и жадны до работы. В обед бабушка приносила две трёхлитровые банки с айраном и голые потные тела жадно наливались прохладой. Я не любил уборку картошки, но делать было нечего, приходилось блюсти традиции.