Элисон Скотч - Мелодия во мне

– В чем-то я понимаю вашу мать. Она просто пыталась защитить вас, сражалась, как львица за своих детенышей, если в данном случае будет уместна такая аналогия. Она не хотела, чтобы ваш отец приносил с собой в дом тот хаос, в котором вы когда-то жили. То есть в первую очередь она заботилась о вас.

Я делаю еще один глоток, обдумываю слова Андерсона. Понимаю, что должна быть более милосердной по отношению к своей матери. Последние несколько месяцев должны были меня многому научить по части сотворения добра. Жизнь слишком коротка и непредсказуема, чтобы копить обиды друг на друга. Но увы! Я ничего не могу с собой поделать. Никак, будь все оно проклято! – не могу я стать новой, милосердной Нелл. И моя мать для меня – это прежде всего та женщина, которая заставляла верить в то, что она всегда и везде руководствуется в первую очередь твоими интересами, а на самом деле она ставит свои собственные интересы превыше всего.

– Знаете, я ведь только из-за нее помирилась с Питером.

Странно, что я впервые говорю об этом вслух. Высказываю то, о чем всегда догадывалась в глубине души. Я не собиралась заново налаживать отношения с этим мужчиной. Недаром он показался мне таким громоздким, таким невероятно большим, словом, совсем неподходящим для меня, в самую первую минуту после того, как я вышла из комы и очнулась в палате госпиталя в Айове. То есть мой внутренний голос подсказывал мне прямо противоположное тому, что навязывала мне мама.

– Помню, она вывезла меня на прогулку и стала всячески убеждать в том, какой хорошей я стану, если сумею простить своего мужа. Сказала, что я всегда воспринимала все происходящее исключительно в черно-белых тонах, в то время как окружающая нас жизнь преимущественно серая, причем со множеством оттенков этого цвета.

Я презрительно фыркаю и залпом осушаю свой бокал до дна, затем протягиваю его Андерсону, чтобы он снова наполнил его.

– Хорошо! Пусть так. Пусть ваша мать – лицемерка. Но в конце концов, разве вы не рады, что послушались ее?

На пару секунд я задерживаю дыхание. А ведь Андерсон абсолютно прав. Вопреки всем опасениям, мой брак с Питером выстоял и сохранился. Нет, разумеется, ни о какой такой вселенской любви не может быть и речи. Но с точки зрения исполнения супружеского долга – один раз за ночь, все о’кей. К тому же мой мозг не сохранил ни единого воспоминания о тех событиях, которые предшествовали кризису в наших семейных отношениях. Короче, история вопроса отсутствует полностью. Стало быть, и учиться не на чем. А потому да, Андерсон прав.

Но машина тормозит раньше, чем я успеваю озвучить эту свою мысль вслух. Андерсон подает мне руку и помогает выйти на тротуар. Вокруг сразу же вспыхивают огоньки фотокамер. Вспышки слепят, чувствую, как сердце уходит в пятки и кровь начинает стучать в висках.

– Черт бы их всех побрал! – шепчу я раздраженно себе под нос. Андерсон слегка обнимает меня за талию, помогая удержать равновесие и двигаться дальше.

– С вами все в порядке?

Совсем даже не в порядке, но я лишь молча киваю, подтверждая, что со мной все о’кей. Не возвращаться же в самом деле домой, развернувшись прямо на полпути. Но вокруг слишком яркий свет, и фотографы перекрикиваются друг с другом чересчур громкими голосами. Почему-то вдруг в памяти возникает жуткая картина: гигантский отсвет от вспышки на борту самолета, и следом все остальное. И последнее, что я помню за секунду до крушения: поет Карли Саймон. «Мы подходим к краю бездны, бежим по воде, пробираемся сквозь туман, твои сыновья и дочери!» Могу представить себе исполненные дикого ужаса крики пассажиров вокруг меня, их вопли в предчувствии неминуемой гибели, и сверху какой-то неестественно пронзительный свет, от которого вот-вот глаза вылезут из орбит. Полнейший хаос и неопределенность самых последних роковых минут. Густой дым заволакивает салон самолета, абсолютная потеря видимости вокруг. Мое дыхание учащается, оно распирает легкие, и на мгновение я теряю ощущение времени. Где я? Что это было? И было ли это в действительности? Или это происходит со мной сейчас и наяву? Еще один страшный осколок воспоминаний о былом.

– С вами все в порядке? – снова интересуется у меня Андерсон и напряженно вглядывается в мое лицо. Сейчас он уже не придерживает, а откровенно держит меня за талию.

– Да, со мной все в порядке, в полном порядке, – повторяю я. Мне незачем спрашивать у него, не напоминает ли ему все происходящее картину крушения нашего самолета. Я уже знаю, что в последнее время ему все напоминает те страшные минуты. Потому-то его и терзает бессонница. И потому он уже успел принять на грудь целых две порции виски по пути сюда.

– Андерсон! Нелл! – кричат нам папарацци с самых разных сторон, будто мы какой-то скот, который нужно сбить в одно стадо. Девушка лет двадцати четырех, не более, с очень суровым выражением лица бросает на нас мрачные взгляды. Судя по всему, она из числа тех, кто отвечает за организацию всего мероприятия и относится к своей работе с исключительной добросовестностью, намного серьезнее, чем подобные организационные хлопоты того заслуживают. Девушка подскакивает к нам откуда-то сбоку и энергично машет рукой пишущей и снимающей братии. Никаких контактов с прессой! Потом той же твердой рукой раздвигает толпу собравшихся журналистов и ведет нас прямо к центральному входу, над которым болтается баннер «Хьюман сосайети». Здесь мы на мгновение останавливаемся, чтобы перевести дыхание. Кажется, прорвались сквозь первую линию фронта без потерь.

– Нелл! – окликает меня кто-то из самых последних рядов толпы. Оглядываемся одновременно с Андерсоном. Так и есть! Неутомимая Пейдж Коннор экспансивно машет мне рукой.

– Сделайте вид, что не замечаете ее, – командует Андерсон тихим голосом и ослепительно улыбается на многочисленные камеры, нацеленные на нас.

Но на сей раз он припоздал со своим советом. Сегодня я твердо настроена на волну уже своего внутреннего голоса. Сегодня я ему снова доверяю. Чего бы ни добивалась от меня эта наглая девчонка, какие бы страшные тайны она ни припасла, какие бы секреты ни стремилась выведать, ну и пусть! Иди-ка сюда и предъявляй мне все свои козыри, которыми ты намереваешься запугать меня. Да, я могу не помнить многого из своего прошлого, но зато постепенно я начинаю вспоминать себя, ту, какая я есть. А я не из тех слабонервных особ, которая позволит какой-то писаке из желтой прессы одержать над собою верх.

– Привет, Пейдж! Как дела?

– Не смей разговаривать с ней! – немедленно набрасывается на журналистку Андерсон.

– Послушай, Андерсон, наш разговор с Нелл касается только нас. Все понятно? – мгновенно осаживает его Пейдж.