Дарья Бобылёва - Сборник произведений

Водогреев не знал, как вести себя с антиобщественным элементом, у которого есть машина времени. Поэтому сначала он просто ходил туда-сюда по лестничной клетке и морально готовился. Потом все-таки позвонил.

Элементом оказался невзрачный гражданин усталого вида, с покрасневшими глазами и печатью какой-то тяжелой думы на небольшом челе.

— Я ваш участковый, по жалобе, — строго сказал Водогреев.

Гражданин вздохнул.

— Вы только не переживайте, может, это клевета и ложный донос, — смягчился Водогреев. — Или сезонное обострение. Но гражданин снизу утверждает, что вы скрываете от народа машину времени.

— Нет у меня никакой машины времени, я вообще — электрик, — хмуро ответил невзрачный гражданин. — У меня ни машины времени нет, ни вечного двигателя, ни приличной зарплаты.

— А звуки характерные тогда откуда? — не сдавался Водогреев, которому отсутствие удивления на лице электрика показалось подозрительным.

— Это я беспокоюсь, — немного смутился электрик. — Потому что у меня тут вещи происходят.

— Какие вещи?

— Необъяснимые с точки зрения физики.

— Ну это нормально, — успокоился Водогреев. — У вас тут в доме вообще такое происходит, что я уже на пенсию хочу.

— Это не нормально, а паранормально, — возразил электрик. — Вы посмотрите. Такие вещи происходить не должны, они покоя и сна лишают.

Водогреев проследовал за гражданином и обнаружил, что у него в квартире везде горит свет. Сияли люстры, бра, торшеры, и даже карманный фонарик, лежащий на тумбочке в коридоре, был включен.

— Может, если все погасить, то с покоем и сном как-нибудь наладится? — предположил Водогреев.

Гражданин покачал головой. Он повел Водогреева в комнату и начал последовательно, несколько даже торжественно выключать осветительные приборы. Водогреев почему-то заволновался и вспомнил о супруге.

Наконец электрик выключил последнюю лампу — настольную. Но темнее не стало, хотя за окнами наблюдалась чернота с оранжевыми всполохами, сигнализирующая о том, что наступил нормальный городской вечер.

Светился сам потолок в комнате, сиял ослепительным белым прямоугольником, затянутым по краям тонкой паутиной. При свете, льющемся с потолка, можно было читать книгу, играть в шахматы и даже стричь ногти.

— Видите, — тревожно сказал жилец, издал характерный звук и смутился. — А я — электрик. Я знаю, что должно светиться, а что — не должно.

— Разберемся, — мужественно сказал Водогреев.

Электрик с ужасом и благоговением взглянул на залитого паранормальным сиянием участкового и шепотом добавил:

— А еще там кто-то на трубе иногда играет… По ночам.

Прожитая жизнь лениво, как откормленный дельфин, проплывала перед мысленным взором Водогреева: розовое младенчество, красногалстучное детство, пытливо-потливая юность, первая сигарета, первая встреча с будущей супругой, первое удивление от того, что начал стареть… Не помнил Водогреев только одного — когда в его голову залетела шалая мысль пойти в участковые.

И сам Водогреев тоже плыл, парил, растворялся в ослепительном белом сиянии. Он скорее осязал его, чем видел, потому что, когда распахнулась дверь и сияние поглотило Водогреева, первым делом он крепко зажмурился.

— Что ж ты делаешь, Даниил Иванович? — начальственно поинтересовался громовой голос, в котором шумели подмосковные майские бури и грохотали канзасские смерчи. — Что ж ты лезешь, куда не просят?

— Просят, — не открывая глаз, возразил Водогреев, который действительно был Даниилом Ивановичем. — Жильцы просят.

— Эх ты, Даниил Иванович… — вздохнул голос.

— Мне, извините, более привычно — Водогреев. Я на фамилию, извините, лучше откликаюсь.

— Ладно, Водогреев, — хохотнул голос. — Ты не бойся, Водогреев. Только вот куда ж ты полез, а? Неужели же ты хотя бы этаже на пятом не заподозрил, что чистоту эксперимента портишь?

— Что-то такое подозревал, — кивнул Водогреев и приоткрыл один глаз. — Но жалуются же они…

— Тихо, Водогреев. Все жалуются. А я им, может, все условия для контакта создавал. Чтобы они, может, друг к другу пошли. Чтобы они разобщенность свою преодолели, понимаешь, Водогреев?

Водогреев молчал.

— Но ведь возможно же это, — сказал голос.

Водогреев молчал.

— Ведь все, в сущности, возможно.

Водогреев молчал.

— Ну вдруг? — почти жалобно прогремел голос.

— Не пойдут они на контакт, — честно ответил участковый. — Соседи они потому что.

В белом сиянии пронесся огорченный вздох.

— А вы зачем по ночам на трубе играете? — внезапно спросил Водогреев.

— Скучно мне по ночам… — ответил голос. — А что?

— На вас сосед снизу жалуется.

Хохот разразился в сияющем пространстве, как гроза. Водогреев втянул голову в плечи и подумал, что сейчас его, наверное, сдует в неизвестные ослепительные бездны. Потом раскаты хохота постепенно стихли. Только тишина, воцарившаяся после громового веселья, была не полной. Это была жилая тишина многоэтажного дома, которую слышишь только тогда, когда игнорируешь посторонние, соседние звуки.

Водогреев звуки игнорировать не стал. Наоборот, он жадно ловил их своими небольшими оттопыренными ушами. Вот зашаркали чьи-то тапки. Вот что-то упало. Вот зашумела вода в ванной.

— Слушайте, — сказал удивленный Водогреев. — А кто это над вами живет?

— Ну… это… там… это самое… живет кто-то, действительно… — голос умолк, а потом с некоторым усилием сказал: — Ты хороший человек, Водогреев. Иди домой и живи праведно и с удовольствием. И не суй нос, куда не следует, понял, Водогреев?

— Как же это — не суй? — героически заартачился участковый. — У меня работа такая!.. Раз жалуются — надо разобраться.

— Я разберусь, Водогреев. Не будут больше жаловаться. Эти, по крайней мере, точно не будут.

— Это вы чего? — забеспокоился участковый. — Если вы какие противоправные действия задумали, то я…

— Не заносись, Водогреев, — строго сказал голос. — Подозревать он меня еще будет…

— Все в рамках?

— В рамках. Иди давай, — снова развеселился голос. — И живи хорошо, Водогреев, от души живи, понял, Водогреев? И супруге привет.

Водогреев опять куда-то поплыл, и вскоре сияющий прямоугольник захлопнулся за его спиной, оставив просветленного участкового на грязноватой, выкрашенной в неживой зеленый цвет лестничной площадке.

И идти бы Водогрееву домой, размышлять бы о вечном, сидеть бы на любимом диване, удивляя супругу молчанием и необыкновенной задумчивостью. Но участковый не мог покинуть подведомственный дом, не разобравшись. То есть оставив в нем звуки невыясненной природы.

Водогреев постоял немного на лестничной площадке этажа, который должен был быть последним. Поглазел в потолок, выискивая на нем следы потустороннего белого свечения. И пошел по лестнице, только не вниз, как следовало бы, а вверх. Туда, где, раз этаж последний, должен был располагаться чердак.