Дарья Бобылёва - Сборник произведений

— Никитос! Как сам? А я смотрю, лицо знакомое. Никитос, выручай, вопрос жизни и смерти!..

Никита Павлов, возвращавшийся с работы, в тот день не обедал, поэтому все его мысли были сосредоточены на хранившемся дома в морозилке порционном холостяцком корме. Никита размышлял, что поставит на разогрев сразу же, как переступит порог — лазанью или рыбную котлету с овощами — и убаюканный гастрономическими грезами голод становился чуть менее свирепым.

Он тоже, пусть и с некоторым запозданием, узнал Леву и не испытывал ни малейшего желания с ним разговаривать. Но Лева вцепился в него, как в последнюю соломинку, сбивчиво рассказывая про мать, которая его отравила, несчастных приятелей, превращенных зловещей сектой в бессловесных жрунов, которые только и могут, что есть… При упоминании еды голодный Никита рассердился и попытался стряхнуть с себя Леву:

— Проспись иди лучше.

— Никитос, не дай пропасть! — Лева прослезился. — Пусти отсидеться! Только до утра, клянусь. Больше некуда, Никитос, не в службу, а в дружбу, по старой-то памяти…

Золотистая рыбная котлета шкворчала на сковороде, завтра был выходной, и жизнь в целом казалась неплохой штукой — если бы не Лева, подпрыгивавший на кухонном табурете и запальчиво излагавший Никите историю своих бедствий. Это отвлекало, и Никита немного передержал котлету, а Лева тут же кинулся открывать окно:

— Блин, ну и вонь! Как ты это ешь?

— Люблю рыбу, — лаконично ответил Никита.

— Так о чем я… — И Лева моментально перешел обратно в режим пострадавшего обличителя. Никита пока мало что успел понять из его рассказа, но примерная картина вырисовывалась такая: в Левином подогретом алкоголем воображении сплелась густая паутина бабского заговора против всего здорового и сильного, то есть мужиков вообще и Левы в частности, хотя как раз в нем ничего здорового и сильного, честно говоря, не наблюдалось. И эту паутину он торопливо развертывал перед утомленным Никитой, как персидскую шаль на базаре.

— Власти они хотят, чтоб мы на четвереньках ползали. Им же сейчас отовсюду твердят, что всё они могут, и даже лучше, только они ж сами знают, что от природы их место там, — Лева махнул рукой себе за спину. — Раньше сидели, детей рожали и не рыпались, а теперь им в головы навбивали всякого, растравили, вот они и взбесились. Злятся, ищут, где бы укусить, отомстить. А эти нашли куда бить, понимаешь? Разума мужиков лишают, независимости лишают, чтоб сидел под каблуком и борщ их чертов жрал!..

Никита наконец догадался, что у Левы белая горячка, и начал прикидывать, как бы избавиться от ненужного гостя. Даже чисто физически он терпел Леву с большим трудом — от него несло спиртом, потом и немытыми ногами, и от этой смеси каждый кусочек долгожданной котлеты вставал поперек горла. Обоняние у завязавших алкоголиков часто обостряется, становясь невыносимо чутким. Никита попробовал воззвать к остаткам Левиного рассудка, объяснить ему, что никакой секты нет, а мужики просто бросают пить, и это нормально, это очень хорошо, и Леву никто не травил, у него обычная алкогольная интоксикация, или просто повело на жаре… Но все возражения распаляли Леву еще больше.

— Мать, родная мать! — ревел он, дыша горячим перегаром. — Все вы не верите, а я докажу!

— Докажи.

— Докажу!

— Вот и докажи.

— Тьфу, сука! — Лева по привычке полез в холодильник. Павлов хотел было сказать, что выпивки в доме не держит, но тут Лева хлопнул себя по коленке и достал из кармана утянутую из беседки чекушку. — Курево хоть есть?

— Нет, — дернул губой Никита.

— Тебя кастрировали, что ли? — удивленно прошепелявил Лева, выкусывая из смятой пачки последнюю сигарету.

Никита выгнал его курить на балкон и доел свой ужин безо всякого удовольствия. Мысленно он на все лады костерил безумного Леву за назойливость, себя за мягкотелость, а заодно и алкашей из беседки с их святыми страдалицами просто за то, что они по какому-то недоразумению жили на свете. Даже проехался от злости кулаком по стене, когда ставил тарелку в раковину, и разбил костяшки. Вообще, конечно, следовало бы разбить морду Леве, но Никита вырос, на свое несчастье, в интеллигентной семье.

Внезапно на кухню влетел Лева и запрыгал вокруг Павлова.

— Иди смотри! Быстро, быстро!

Никита хотел отмахнуться, но Лева буквально выволок его на балкон — отчаяние и впрямь придает человеку недюжинную физическую силу.

Внизу бесшумно двигался сквозь рыжие летние сумерки сгусток темных фигур. Они шевелились единым многоногим клубком, и Никите стало не по себе от этого зрелища, мелькнуло в голове что-то смутно тревожное, вроде воспоминания о приснившемся когда-то нехорошем сне. Ему показалось, что сейчас шевелящийся сгусток сбросит, как ненужную маскировку, сходство с группой людей и предстанет в своем истинном облике, обернется огромной бесформенной тварью… Это тягостное предощущение жуткого длилось всего пару секунд, а потом растаяло без следа, а многоногий клубок оказался тесно сбившейся стайкой женщин, которые неспешно тащили что-то большое, завернутое в одеяло.

— Смотри, смотри! — зашипел Лева, прячась за перилами.

Из одеяльного кокона торчала жилистая мужская нога. Одна из женщин оступилась, общая ноша качнулась, и послышалось густое недовольное мычание.

— Пропал Сан-Саныч, — Лева горько вздохнул и ткнул Никиту локтем в бок. — Веришь мне теперь?!

— Куда они его?..

— В секту свою!

Пискнула и заморгала фарами одна из припаркованных возле дома машин. Молчаливая процессия мелкими шажками — тяжелый, видать, был злополучный Сан-Саныч, — приблизилась к ней и засунула свой вновь начавший мычать груз в салон. Несколько женщин нырнули в автомобиль следом, а остальные, зорко оглядевшись — Никите тоже пришлось пригнуться, — поспешили обратно к своим подъездам.

Сгубившее пресловутую кошку любопытство было Никите Павлову свойственно с юности. И патроны в костер, и водяные «капитошки» в прохожих с балкона он бросал исключительно из любопытства, и портвейн в восьмом классе попробовал тоже из-за него — к сожалению, ему понравилось. Кроме того, после полного отказа от алкоголя у него появилось слишком много свободного времени и слишком много всяких мыслей. Он хватался за любую возможность от них избавиться — будь то свидание с бывшей одноклассницей, здоровенной и кокетливой, или митинг против платных парковок. Очевидно, любопытство, нехватка впечатлений и желание отвлечься от своего тотального социального лузерства образовали на редкость гремучую смесь — больше он ничем не мог объяснить для себя то, что десять минут спустя уже трясся в изловленных Левой прокуренных «жигулях», которые сели на хвост машине, увозящей электрика Сан-Саныча в неведомую секту. Позже Никита долго недоумевал, что же на него нашло, и прокручивал в голове события того вечера, раз за разом приходя к одному и тому же выводу — его жизнь осталась бы пусть тусклой, но зато нормальной и размеренной, если бы он тогда послал Леву с его конспирологией к лешему и никуда не поехал.