Дарья Бобылёва - Сборник произведений

Экспедицию встретила жена Сереги, баба молодая, но уже здорово оплывшая, и с порога начала ругаться. Ей попытались объяснить, что просто товарищи беспокоятся, но она не утихала, да еще мать ее подключилась из-за закрытой кухонной двери. А когда в бабьем визге образовалась краткая пауза, Сан-Санычу показалось, что он слышит за дверью и Серегин голос. Не очень твердой рукой, потому что принять в беседке по обыкновению успели, он отодвинул Серегину жену в сторону и проследовал на кухню.

Там действительно сидел за столом Губан — гладко выбритый, во всем чистом. Сидел и методично жевал, а несколько бледноватая теща пододвигала к нему тарелки и банки с едой, которыми был уставлен весь стол. Сан-Саныч позвал Губана, но тот, похоже, был слишком занят куском сыра.

— Не будет он больше с вами пить! — завизжала Серегина жена и неожиданно вцепилась в Сан-Саныча, оттаскивая его обратно в коридор. — Не будет!

Серега выронил сыр и замычал, но теща поспешно заткнула его куриной ногой.

Сан-Саныч с товарищами и опомниться не успели, как бабы выставили их, растерянных, из квартиры и захлопнули дверь. Впечатления от визита остались самые гнетущие.

— Оборзели, — подвел итог Сан-Саныч, потирая оцарапанную Серегиной ведьмой щеку.

С этого дня в тихом окраинном дворе и начало расти напряжение. Больше всего напрягались завсегдатаи беседки, потому что не понимали, что происходит, но чуяли смутную угрозу. И источником этой угрозы были, хоть в то и не очень верилось, их спутницы жизни, прежде безропотные — не воспринимать же их верещание и редкие походы на беседку с кухонным инвентарем всерьез. Жены и тещи приобрели таинственный вид. Кучковались, шушукались, а когда рядом оказывался кто-то из мужиков — умолкали и смотрели выжидательно в упор. Постоянно то одна, то другая бабья тень проскальзывала в квартиру Воздуси — велись там какие-то тайные собрания, куда мужчин не допускали. И не видели они, как их удобные подруги, поставщицы еды и выстиранного белья, сидят в душной комнатке и слушают, сначала настороженно, а потом — воодушевленно.

— Ни стопочки больше, ни капельки, — счастливым шепотом уверяла их Воздуся, и глаза ее сияли мокрым голубым стеклом. — Добрый будет, любить будет, работу хорошую найдет…

Васенька научился улыбаться. Он сидел все на том же диване и скалил желтоватые зубы, а когда Воздуся в доказательство своих слов подносила к его лицу стопку — отворачивался.

И это все бы ничего, какая только дурь в женскую голову не взбредает. Но люди-то продолжали пропадать из беседки. За Серегой Губановым последовали Ромка, Петя из третьего подъезда, Леха, потом Леха-короткий… Жуткое что-то творилось, но даже в полицию нельзя было сообщить, потому что по факту-то никто и никуда не пропадал, все находились у себя же дома. Чистенькие, приодетые и посвежевшие, только с абсолютно бессмысленными глазами, молчаливые и необыкновенно прожорливые. А бабы — на радостях, видать, — теперь постоянно пели. Подъезды так и вибрировали от ноющего гудения, в которое бетонные перекрытия превращали их душещипательные песни.

Леха-короткий был совершенно безобидный, пил в основном пиво, хоть и литрами. И если до этого каждый утешал себя тем, что неведомым Воздусиным лекарством бабы потчуют только настоящих алкоголиков, то теперь беседку объял настоящий ужас.

— Разобраться с бабкой надо, — мрачно сказал Сан-Саныч. — Поговорить по-мужски.

Сидевший рядом с ним кудрявый коротыш Лева поежился:

— А ну как ментов вызовет?

— Да я ей сам вызову! Так и скажу — что секта у нее там и наркотики. И с людьми черт знает что творят.

По правде говоря, никто так и не выяснил, что именно Воздуся творит с людьми. И что представляет собой ее таинственный метод, раз и навсегда отбивающий интерес не только к нормальным мужским удовольствиям, но и, похоже, вообще ко всему, кроме еды. Слухи ходили про него самые разные: кто-то говорил, что это особый деревенский гипноз, кто-то намекал на запрещенные таблетки из Китая, а Сан-Саныч, к примеру, был уверен, что все дело в грибах-псилоцибинах.

— Васька с пацанами как раз за пару дней до всего за грибами собирался, — объяснял он. — И вишь как его торкнуло, а мамаша, не будь дурой, воспользовалась.

Лева опять поежился, и черная дымка мелких кудряшек над его головой нервно задрожала. Васенькина судьба очень пугала Леву, который тоже жил вдвоем с матерью. Она родила его поздно, «для себя», и все никак не могла отпустить бесценную деточку в самостоятельное плавание, а потом деточке стукнуло тридцать и обнаружилось, что менять жизнь слишком поздно, а главное — зачем. Вроде хорошо жили, дружно, но чем дальше уходило в прошлое идиллическое Левино младенчество, тем меньше матери нравилось то, что выросло из красивого кудрявого крепыша, на которого восхищенно оборачивались прохожие. Она постоянно пилила его, благо было за что — за почти ежевечерние посиделки с друзьями, за общее раздолбайство, за то, что никак не найдет нормальную работу, за то, что весь он какой-то несуразный, неудачный… И Лева с ужасом думал о том, что его ждет, если остальные старухи начнут уговаривать мать и его «полечить».

— Что ж они творят-то? — пробормотал вконец растревоженный Лева.

— А вот и выясним, — решительно потер руки Сан-Саныч. — Сильно пугать не буду, еще гукнется, манда старая. Так, на полшишечки…

Это был последний разговор Левы с Сан-Санычем. И последний раз, когда Лева видел Сан-Саныча нормальным, здоровым, полным нагловатой витальности.

Потому что тем же вечером Саныч выпал из окна.

Дело было так: оставшиеся мужики собрались вечером на своем привычном месте. Беседка гудела, как гнездо рассерженных шершней — бабьими кознями все были сыты по горло. Наугад брошенное Сан-Санычем — которого, кстати, на этот раз не было — словечко «секта» молниеносно прижилось и пустило корни, в беседке были уверены, что так все и есть: Воздуся заманивает дур в секту, задача которой состоит в истреблении сильного пола. Ходили же не так давно по квартирам странные люди с разговорами о божественном и широкими, иностранными какими-то улыбками — вот они небось Воздусю и завербовали. Потому что и двор, и страну можно брать голыми руками, если заблаговременно превратить их защитников в беспомощных идиотов…

— Жрунов, — сказал качок Марат, и все очень удивились, потому что голос Марат подавал крайне редко — ничего за пределами собственного старательно пестуемого тела его обычно не интересовало. Повисла пауза, и ему пришлось напрячься еще раз, чтобы объяснить: — Ну они от этих самых, таблеток, это самое же, жрут…

— Не таблетки, а гипноз.

— Химия какая-то, бабка вроде на заводе химическом раньше работала…