Дарья Бобылёва - Сборник произведений

Увидев, как торопливо она обгрызает сливовые косточки, старик показал — стой, жди тут, — и скрылся за калиткой. Какой хороший дедушка, думала она, задыхаясь от любви, перекинувшейся через целый век от нее, еще неготовой, к давно перезревшему хранителю слив, — какой добрый, хороший дедушка.

И густая тень шевельнулась у ворот напротив, оформилась в высокую фигуру с обвисшей шляпой на голове — или не оформилась, куда там было разбирать, — и двинулась, кажется, двинулась к ней, вытянув сухую длинную руку.

Она привычно бросилась наутек, сразу, не оглядываясь. И не увидела, что на улице нет уже никого, кроме старичка, вышедшего из калитки с лопающимся от спелости помидором и куском сыра. Только услышала его огорченное:

— Эй!

И благодарила на бегу, в такт шлепающим сандалиям: спасибо-спасибо-спасибо дедушка, спасибо-спасибо.

Море распахнулось навстречу, и загалдели вокруг пляжные жители, которые от начала времен, в любой сезон, вечно — мокрые, впитывающие солнцезащитный крем всеми порами, с цветными ниточками, полосующими голое тело, с черными стеклами очков на лицах. И всегда, что бы ни происходило в мире и в тебе, пляжные жители оборудованы улыбками, детьми, мороженым, полотенцами и резиновыми тапками.

Они ползали по песку загорелыми крабами, кипели в воде, взбивая сливочную пену. На мелководье серьезный мальчик возил надувного дельфина, и так навсегда и врезался в память вместе с ним.

Она облегченно вдохнула запах соли и гнили — это прели благоуханно морские водоросли. Море успокаивало, ничего плохого не могло произойти здесь, рядом с ним. Там, где море, можно только утонуть, и то утонешь счастливым.

Она пробежала мимо пляжа до бурых камней, и там, в укрытии, разделась. Мама говорила, что в одних трусах ей бегать уже неприлично, не маленькая, но не купаться же в одежде. И даже хорошо, что мама с папой сейчас далеко, и далеко этот мир, где люди делятся на дяденек и тетенек, и нельзя просто отсидеться в сторонке, наблюдая, как они следуют всяким своим правилам и вообще ведут себя как положено. Еще мама рассказывала про месячные, которые скоро начнутся у нее по этим дурацким правилам. Пусть не начинаются, думала она, пусть окажется наконец, только для нее, возможным что-то другое, ведь ей так не хотелось становиться тетенькой. Но и дяденькой не хотелось. Почему нельзя просто быть, почему в меде всегда черная капля…

Теплая вода заботливо удерживала ее на поверхности, как будто знала, что она не слишком хорошо плавает. Жалко, что очки для подводного плавания остались в чемодане. Нырять она, правда, тоже еще не научилась, но когда они в прошлый раз, давным-давно, были на море, могла часами плавать вокруг причала, опустив лицо в воду и разглядывая рыб, и водоросли, и крабов, и какие-то не совсем приличные черные колбаски на самом дне — тоже живые. Она гонялась за стайками мальков, старательно втыкалась в воду головой и болтала в воздухе отяжелевшими ногами, пытаясь донырнуть до раковины с жемчужиной — она точно знала, что с жемчужиной, и доказала бы это, если бы достала ее.

И здесь все было такое же красивое, даже лучше, тончайшей Господней работы. Она это чувствовала, хотя даже не видела, куда плывет. Приходилось жмуриться, чтобы от соленой воды не щипало глаза — слишком уж много брызг она производила, пытаясь плыть быстрым папиным брассом. Только мелькали вспышками солнце, завалившийся набок берег, блики, длинные ленты воды, в которых, как в янтаре, застыли пузырьки воздуха, свет, тени… Тень.

Темный человек вынул ее, чуть не захлебнувшуюся от страха, из воды, поставил на ноги. Она кашляла и пригибалась, пытаясь вернуться в соленые объятия моря — оказалось, что тут совсем мелко, всего-то по колено. Какие рыбы, какие таинственные шевеления на дне — темному человеку даже не пришлось мокнуть, он пришел за ней прямо в своих растоптанных шлепанцах, немного закатав штаны. Он внимательно посмотрел на нее, сдвинув брови, снял с ее уха зеленую прядь водорослей и кивнул в сторону камней, где лежали кучкой майка и шорты.

Пока она одевалась, дрожа и упорно просовывая голову в дырку для руки, человек сидел рядом и глядел на море. У него был большой горбатый нос, а кожа прожарилась на солнце до тонкой, сухой, поблескивающей корочки. Старые штаны пузырились на коленях, и казалось, что это тоже от солнца, от жара, вот-вот зашипят.

Она думала, что умрет от ужаса, если он дотронется до нее, но только дернулась всем телом, когда темный человек положил ей руку на плечо и, крепко придерживая, повел наверх, к набережной. Так хотелось вырваться, закричать, позвать на помощь — но страх не отключил почему-то разум, только замедлил его, и было неловко визжать, орать «помогите», как светловолосая тетенька, по извечной киношной глупости ушедшая во тьму с фонариком. Однажды за ней погнались в парке собаки, и она убегала молча, потому что так же, как и сейчас, мучительно и в красках представляла себе осуждающие взгляды, поджатые губы людей вокруг — какая невоспитанная, нелепая девочка, разве можно так себя вести. На тебя же все смотрят, говорил папа, когда она ревела, как маленькая, потому что и тогда была маленькая, а это нехорошо, когда все на тебя смотрят. Вот если бы тут не было людей, и некого было стесняться, она бы обязательно позвала на помощь.

Они подошли к машине — той самой, красной «коробочке» с добрыми фарами. Ну конечно, в историях про маньяков всегда присутствовала машина. Только она должна была быть совсем другая, черная, наглухо затонированная — в общем, подозрительная.

Темный человек открыл перед ней дверцу.

— Садись.

Она молча уперлась, отрицательно мотая головой. Мокрые соленые волосы шлепали по лбу. Из машины пахло старыми пыльными тряпками.

— Помогите… — неуверенно начала она.

— Так и быть, — человек легко поднял ее, втиснул на продавленное сиденье, пристегнул ремнем и захлопнул дверцу.

— Помогите! Пожалуйста! Спасите, меня крадут!

Но темный человек уже сидел рядом и заводил мотор. Старческий кашель машины заглушил все — и шум моря, и ее крики, и даже мяукающие вопли чаек. И они медленно выехали с узкой набережной на улицу. Кажется, именно по ней она в счастливом начале гналась за колибри.

Теперь город выглядел мрачным и обшарпанным, и вместо ароматов юга в носу засел запах пыльных тряпок. Машина дребезжала, каждая неровность на дороге ощущалась всем телом, как сказочная горошина под перинами. Человек не торопился — пропускал пешеходов, объезжал стаи голубей и задумчиво постукивал пальцами по ветхой оплетке руля.

— Отпустите меня к маме.

— Угу.

— Вас в милицию заберут.

— Это вряд ли.

— Ну пожа-а-а…

— Не шуми.

У лобового стекла подпрыгивали пластмассовые щенки в корзинке — то один высунет мордочку, то другой. Она смотрела на них и потихоньку успокаивалась, слезы и морская вода высыхали на лице, стягивая солью кожу. Ведь темный человек пока не сделал ей ничего плохого, и разговаривал с ней вполне дружелюбно. Только голос у него был усталый и немного печальный.