Гийом Мюссо - Девушка и ночь

Мне предстояло снова вступить в борьбу, чтобы уберечь сына. Грозная беда вернулась и отняла у меня Франсиса, но Тома ей у меня не отнять.

В последнем бою мне предстоит закончить дело, то есть уничтожить злодея, который угрожает погубить моего сына. И пусть он поплатится за смерть единственного человека, которого я любила.

Выйдя из больницы, я снова погрузилась в воспоминания и решила дознаться, кто спустя столько лет вздумал мстить – с пугающими жестокостью, злобой и решимостью. Я уже далеко не молода, но голова у меня по-прежнему ясная. Однако, сколько ни старалась я найти ответы на свои вопросы, мне не удалось нащупать ни малейшего следа. Все главные действующие лица, у которых могло возникнуть хотя бы мало-мальское желание мстить, уже отправились на тот свет или состарились. Что-то неведомое нарушило мирный ход нашей жизни и грозило пустить ее под откос. Винка, умерев, унесла с собой какую-то тайну. Тайну, о которой мы даже не подозревали и которая напомнила о себе именно сейчас, посеяв вокруг себя смерть.

Где я только ни искала, но так ничего и не нашла. И вдруг недавно Тома достал из подвала старые вещи и разложил их на столе в кухне. Тогда-то я и обратила внимание на то, что было очевидно. Мне хотелось плакать от злости. Истина лежала здесь, у нас перед глазами, притом очень давно, прячась за деталь, которую никто из нас не замечал.

И эта деталь меняла все.

На мыс Антиб я приехала еще засветло и остановилась перед белым фасадом, выходящим на бульвар Бакон и ничего не говорящим о размерах дома. Я оставила машину во втором ряду и позвонила в домофон. Садовник, подстригавший изгородь, ответил, что хозяин дома, который мне нужен, ушел выгуливать собак по тропе Тир-Пуаль.

Я снова села в машину и проехала несколько километров до небольшой автостоянки у пляжа Келлер, расположенного на пересечении дороги Ла-Гаруп и проспекта Андре-Селла. Кругом не было ни души. Я открыла багажник и достала ружье, позаимствованное у Ришара.

Чтобы как-то приободриться, я вспомнила, как по утрам в воскресенье мы с моим приемным отцом ходили в лес на охоту. Мне нравились такие совместные прогулки. Даже если мы почти не разговаривали, это было время единения, наполненное куда большим смыслом, чем долгие разговоры. Я с нежностью вспомнила и Буча, нашего ирландского сеттера. Он любил охотиться на куропаток, вальдшнепов и зайцев и так ловко выслеживал и загонял добычу, что нам оставалось только подстрелить ее.

Я взвесила ружье на руке, погладила лоснящийся приклад из орехового дерева и какое-то время полюбовалась украшавшей его резьбой. Потом со щелчком открыла стальной затвор, дослала в патронник два патрона и вышла на узкую дорожку, тянущуюся вдоль моря.

Метров через пятьдесят я наткнулась на ограждение с предостерегающей табличкой: «Опасная зона – проход запрещен!» В прошлую среду был сильный шторм, и берег, вероятно, обрушился. Я обошла препятствие, перепрыгивая с камня на камень.

Морской воздух освежал, перед глазами открывалась дивная панорама с видом на Альпы – она напомнила мне, откуда я родом. За изгибом крутого берега я заметила высокую, стройную фигуру убийцы Франсиса. Три здоровенных пса дружно кинулись в мою сторону.

Я вскинула ружье. Взгляд мой был устремлен прямо на цель, находившуюся у меня точно на прицельной линии. Я понимала – другого шанса не будет.

Когда раздался выстрел, четкий, короткий и быстрый, перед моим взором пронеслась вся жизнь.

Монтальдичо, итальянские пейзажи, начальная школа, деревенская площадь, обиды, оскорбления, кровь, гордость за то, что смогла за себя постоять, обезоруживающая улыбка трехлетнего Тома, неугасимая любовь к мужчине, не похожему на других.

Все, что было мне дорого…

Ночью в грозу улицы Антиба напоминали холст, на который неловкий художник опрокинул ведро густой, вязкой грунтовки.

Было четыре утра. Я бродил взад и вперед под дождем перед комиссариатом полиции на проспекте Братьев Оливье. Хотя я надел дождевик, волосы у меня намокли, и вода затекала за ворот рубашки. Прижимая к уху мобильный телефон, я пытался уговорить одного из лучших адвокатов в Ницце помочь моему отцу, если тому продлят срок задержания.

Мне казалось, что обрушившиеся на мою голову беды раздавят меня. Часом раньше на выезде из Аврелия-Парка меня остановили за превышение скорости – нервы мои были на пределе, и я гнал «Родстер» по автостраде со скоростью больше ста восьмидесяти километров в час. Меня заставили подуть в трубку для определения алкоголя в крови и прямо на месте временно лишили водительских прав – такова была плата за коктейли и водку, которые я перед тем влил в себя. Чтобы ехать дальше, у меня был только один выбор – позвонить Стефану Пьянелли: только он и мог прийти мне на выручку. Журналист уже был в курсе, что моя мать мертва, и обещал прибыть незамедлительно. Он приехал за мной на кроссовере «Дачия», на заднем сиденье которого крепко спал малыш Эрнесто. В салоне пахло медовыми пряниками, сам же кроссовер, похоже, упрямо объезжал всех «Синих Слонов» [162]. По пути в комиссариат Стефан вкратце ввел меня в курс дела, сообщив кое-какую информацию в дополнение к тем сведениям, которые передал мне дивизионный комиссар Дебрюин. Тело матери обнаружили на мысе Антиб среди скал возле прибрежной тропы. Ее смерть засвидетельствовала муниципальная полиция, которую вызвали местные жители, – они услыхали выстрел и тотчас забили тревогу.

– Как это ни прискорбно, Тома, но должен сказать тебе начистоту: она погибла при ужасных обстоятельствах. Ничего подобного в Антибе раньше не случалось.

В салоне по-прежнему горел потолочный светильник. Пьянелли била дрожь. Он был мертвенно бледен – как видно, сильно переживал весь этот ужас. В конце концов, он ведь тоже знал моих родителей. А я ничего не чувствовал, потому что находился за пределами усталости, горя и боли.

– Рядом с местом преступления валялось охотничье ружье, но Аннабель погибла не от пули, – заявил он.

Ему очень не хотелось вдаваться в подробности, и я был вынужден потребовать, чтобы он рассказал мне всю правду.

И вот теперь, выйдя из комиссариата, я сам пытался объяснить адвокату всю правду: после града ударов ружейным прикладом лицо моей матери превратилось в сплошное месиво. И уж конечно, сотворить такое мой отец никак не мог. Ришар оказался в том месте потому, что его указал ему я, и, когда он туда прибыл, Аннабель уже была мертва. Обливаясь слезами, он повалился на камни, и единственной его ошибкой было то, что он, не сводя глаз с мертвого тела, причитал: «Это я сделал!» Его слова, объяснил я адвокату, разумеется, не стоит воспринимать в буквальном смысле. Ясное дело, таким образом он выражал свое сожаление, что не смог предотвратить убийство, а вовсе не раскаяние, что его совершил. Юрист охотно согласился с моими доводами и заверил меня, что готов нам помогать.