Гийом Мюссо - Девушка и ночь

И мне, принадлежащему к этой семье, предстояло не подражать им, а защищать их наследие, извлекая из него кое-какие уроки.

Невозможно было не учитывать хитросплетение человеческих чувств и характеров. Жизнь наша многогранна, зачастую непонятна и полна противоречий. Жизнь наша хрупка, бесценна и в то же время ничтожна; нас швыряет то в стылые воды одиночества, то в теплый источник молодости. Но самое главное – жизнь наша на самом деле не поддается управлению. Довольно сущего пустяка – и она уже летит под откос. Порой тихое слово, искрящийся взгляд и запоздалая улыбка способны вознести нас до небес или низвергнуть в бездонную пропасть. И все же, несмотря на такую неопределенность, нам ничего не остается, кроме как делать вид, что мы управляем всем этим хаосом в надежде, что Провидение не оставит нас, бесконечно метущихся, и включит в свои сокровенные планы.

Вечером 14 июля, чтобы отпраздновать выписку Максима из больницы, мы все собрались в доме моих родителей. Оливье, Максим, их дочурки, Фанни и даже Полина Делатур, оказавшаяся на поверку умной и забавной девицей, с которой я успел помириться. Я пожарил бифштексы на мангале и приготовил хот-доги, чтобы порадовать детишек. Мы откупорили бутылочку «Нюи-Сен-Жорж», расположились на террасе и любовались салютом над бухтой Антиб. Зрелище началось с боем башенных часов при въезде в город.

Я оставил гостей, включил наружное освещение и отправился по дорожке к въездным воротам. За оградой меня ждал Стефан Пьянелли. Вид у него был неважнецкий: длинные волосы, густая борода, под налитыми кровью глазами круги.

– Чего тебе, Стефан?

– Привет, Тома!

От него пахло спиртным.

– Можно войти? – спросил он, схватившись за прутья ограды из кованого железа.

Эта ограда с воротами, которые я ни за что ему бы ни открыл, символизировала барьер, выросший отныне между нами. Пьянелли оказался предателем. Ему уже никогда не быть одним из наших.

– Пошел ты куда подальше, Стефан!

– У меня для тебя хорошая новость, художник. Я не собираюсь соперничать с тобой по части написания книг.

Он достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и протянул его мне через прутья.

– Твоя мать и Франсис и впрямь были еще те подонки! – бросил журналист. – Хорошо, что я наткнулся на эту статейку до выхода моей книги. Иначе я бы выглядел круглым дураком!

Я развернул листок в то самое мгновение, когда небо озарили фейерверочные петарды и ракеты. Это была ксерокопия старой статьи из «Нис-Матен» от 28 декабря 1997 года. Опубликованной через пять лет после трагедии.

Вандализм и разрушения в лицее Сент-Экзюпери

В рождественскую ночь учебное заведение в технопарке «София-Антиполис» подверглось вандализму. Наиболее серьезные разрушения произошли в спортивном комплексе международного лицея.

Утром 25 декабря заведующая подготовительным отделением г-жа Аннабель Дегале установила масштаб разрушений. Стены спортивного зала были сплошь испещрены неприличными рисунками и надписями. Кроме того, вандал или вандалы разбили несколько окон, опустошили огнетушители и сломали двери в раздевалках.

По мнению заведующей, подавшей жалобу, все это, несомненно, сделали люди посторонние, не имеющие никакого отношения к интернату.

Жандармерия начала расследование и приступила к обычным проверкам. А пока, в ожидании результатов дознания, дирекция школьного городка распорядилась незамедлительно приступить к уборке и ремонтным работам, для того чтобы привести спортивный комплекс в порядок к 5 января будущего года – ко дню возвращения учащихся.

К статье прилагались две фотографии. На первой был представлен масштаб ущерба, нанесенного спортивному залу: разрисованная стена, валяющийся на земле порожний огнетушитель, разбитые окна.

– Тела Винки и Клемана уже никогда не найдут, – со злостью проговорил Пьянелли. – Это ясно как божий день, ведь так? Твоя мать с Франсисом оказались хитроумными – замели все следы. Я вот что скажу тебе, художник. Ты и твои дружки должны благодарить своих предков за то, что они вытащили вас из этой гнусной истории.

На другой фотографии была изображена моя мать – она стояла скрестив руки, на ней был строгий английский костюм, волосы забраны в пучок, на лице бесстрастное выражение. А у нее за спиной возвышалась массивная фигура Франсиса Бьянкардини в неизменной кожаной куртке. В одной руке Франсис держал мастерок, а в другой долото.

И тут в глаза мне бросилось очевидное. В 1997 году, через пять лет после убийств и за несколько месяцев до увольнения с должности, мать вместе со своим любовником решила извлечь тела из стены спортзала. Не могли же они и дальше жить под дамокловым мечом. А чтобы оправдать участие Франсиса, они разыграли сцену вандализма. Ремонтные работы были проведены во время рождественских каникул. Это было единственное время, когда лицей практически пустовал. Путь, так сказать, был свободен, и Франсис – на сей раз с помощью Ахмеда – перевез тела в другое место, избавившись от них раз и навсегда.

Мы так боялись, что трупы обнаружат, а они уже лет двадцать как покоились где-то за пределами лицея!

В некоторой растерянности я снова взглянул на Франсиса. Своим острым взглядом он как будто пронизал фотографию изнутри, а через фотографию и всех тех, кто однажды мог бы встать у него на пути. Это был стальной, слегка заносчивый взгляд, который говорил: я никого не боюсь, потому что всегда смогу упредить опасность.

Пьянелли ретировался без лишних слов. А я неспешно двинулся по дорожке обратно, к друзьям. Успокоившись, я последний раз перечитал газетную статью. И, приглядевшись к изображению матери на фотографии, заметил у нее в руках связку ключей. Ну конечно, тех самых – от спортивного зала. Ключей от прошлого, которые при всем том открывали мне дверь в будущее.

Человек пишет не для того, чтобы прослыть писателем. А для того, чтобы в тишине познать любовь, которой недостает всякой любви.

Прямо передо мной, сантиметрах в тридцати, лежат шариковая ручка «бик-кристалл» и блокнот в клеточку. Мое единственное и неизменное оружие.

Я сижу в лицейской библиотеке, на своем старом месте – в нише у окна с видом на выложенный плиткой дворик и увитый плющом фонтан. В читальном зале пахнет воском и оплавленными свечами. На стеллажах у меня за спиной пылятся старые учебники литературы.

После того как Зели вышла на пенсию, дирекция лицея решила назвать в мою честь корпус, где помещался театральный кружок. Но я отказался и предложил кандидатуру Жан-Кристофа Граффа. Впрочем, я согласился составить и произнести перед учащимися вступительную речь.