Михаил Аранов - Баржа смерти

– Но это единичный случай. И случай совершенно прозрачный для нас. А так – Вы чисты. И это очень ценно для нас.

– Конечно, понятно. Ведь кругом этот шахер-махер, – уверенно заявляет Константин Иванович, и вдруг замечает, как насторожился Доронин.

– С шахер-махер я бы рекомендовал быть осторожней, – уже без прежнего дружелюбия говорит он. – Конечно, в нашей торговой сети есть товарищи еврейской национальности. Но акцентировать на этом внимание, я бы не советовал. За слово «жид», как определённо Вам известно – от трёх и более. И этого закона никто не отменял.

– Ну что Вы, – отчаянно выкрикивает Константин Иванович, – у меня и в мыслях не было. У меня дочь замужем за евреем. И мой лучшие друзья Ваня Поспелов и его жена Соня Наумовна…

Константин Иванович видит, как при упоминании имени «Ваня Поспелов» окаменело лицо Доронина. Он с тревогой смотрит на начальника. И слышит его металлический голос:

– А это имя забудьте на всю оставшуюся жизнь. Поспелов проходил по делу Зимина и Ершова.

Константин Иванович знает, чем закончилось дело Зимина, первого секретаря Ярославского обкома. Он с ужасом спрашивает:

– Поспелову – тоже вышка?

Слышит жёсткий голос Доронина:

– Сейчас я могу сказать. Десять лет.

Повисло тягостное молчание, которое нарушается бесстрастным постукиванием пальцев по столу. Потом хлопок Доронинской ладони. Видимо, означавший: «не будем об этом». И уже ровным голосом Доронин продолжает:

– А гражданка Поспелова, – Доронин будто споткнулся на этом имени, и уже мягче проговорил – Софья Наумовна проявила мужество и, как истинно советская женщина, отказалась от мужа – врага народа. Насколько мне известно, она уехала к родителям в Ленинград. В сороковом году.

Константин Иванович устремляет взгляд на начальника. А тот уже доброжелательно улыбается:

– А насчёт моего предложения – подумайте. Я не тороплю. Война ещё идёт. Но победа будет за нами.

– Конечно, за нами, – вяло повторяет Константин Иванович.

Ошеломлённый страшным известием об Иване Поспелове, он покидает кабинет Доронина. А ведь он приходил на квартиру, где до войны жили Поспеловы. Там сейчас поселилась семья какого-то важного чиновника. Приходил несколько раз. И каждый раз слышал: «Никаких Поспеловых не знаю. Кто здесь жил раньше – не знаю». А вот буквально недавно опять рискнул зайти. В квартире Поспеловых жила уже другая семья. Дверь открыла женщина. При вопросе Константина Ивановича о Поспеловых раздражённо проговорила: «Надоели вы все с этими Поспеловыми». Константин Иванович удивился и хотел спросить, кто кроме него интересовался этой семьёй. А женщина уже кого-то зовёт: «Игорь, разберись ты, наконец, с этими». Из глубины квартиры появляется мужчина. Долго рассматривает Константина Ивановича, так что тому становится не по себе. Потом протягивает Константину Ивановичу конверт. «Это письмо на имя Софьи Поспеловой, – говорит он, – и больше, чтобы мы Вас здесь не видели». Голос сухой, безразличный. Но от которого у Константина Ивановича мурашки побежали по всему телу.

Письмо было от Ивана. Константин Иванович показал письмо Кате. Впервые за последние месяцы, он увидел её улыбку. «Живой», – выдохнула она и засмеялась, вытирая слёзы. В письме было три строчки, звучавшие поразительно бесстрастно и холодно: «Софья Наумовна, прошу сообщить, как Ваше здоровье? У меня всё нормально. Жду Вашего письма». И подпись: Иван Данилович Поспелов. Письмо написано карандашом. Адрес отправителя: «Севвостлаг» [27]. Где этот Севвостлаг? – спросил, будто, сам себя Константин Иванович. Взглянул на Катю. Катя молчала. Видно было, что она сейчас далеко от него.

«Ты не хочешь со мной разговаривать», – безнадёжно проговорил Константин Иванович. «Откуда мне это знать!?» – Катя не сдерживает раздражения.

Константин Иванович встаёт, отправляется в свою комнатёнку. Не снимая пиджака и брюк, укладывается на кровать. Долго лежит, устремив взгляд в потолок.

Потом вдруг вскакивает, вытаскивает письмо Ивана из кармана пиджака. Всматривается в размытые штампы на конверте. Вот штамп почты Ярославля: письмо пришло более года назад. И какая-то неудержимая страсть вдруг охватывает его. Он вбегает в комнату, где оставил недавно жену.

Размахивает письмом Ивана, почти кричит, обращаясь к Кате: «Письмо уже год как пришло в Ярославль, ты понимаешь!» – «Ну, что из этого следует?» – безучастно отзывается Катя.

«Из этого следует, что как прибудем в Ленинград, сразу через справочное бюро надо искать адрес Сони», – горячо говорит Константин Иванович. «Если прибудем…», – в голосе Кати какая-то болезненная обречённость. Константин Иванович хочет воскликнуть: «Ну, что с тобой!?» Но безнадёжно машет рукой и отправляется опять в свою комнату.

Серые тупорылые автобусы привозили раненых в госпиталь со стороны улицы Дзержинского. Надя снимала с раненых грязные кровавые бинты, врач оказывал им первую помощь, а она затем бинтовала солдатские раны.

В первые месяцы войны в госпиталь поступали всё молодые мальчишки и старики-ополченцы. Та самая категория солдат, наспех обученных и плохо вооружённых.

Когда прибывал раненый в ногу или в бедро, и надо с него было стаскивать грязные кальсоны, Надя мучительно стеснялась. Звала пожилую санитарку Глашу. Та говорила: «Кока разница мужик или баба. Коли в кровище и беспамятстве».

Потом раненых перемещали на носилках по палатам, в аудитории педагогического института имени Герцена, где раньше студенты изучали историю ВКП(б), политэкономию, высшую математику и прочие науки.

Грязные бинты санитарка куда-то уносила. Но часто куча окровавленных бинтов появлялась в углу госпитального двора. Надя не раз видела, как бинты забирали две женщины. Стираные бинты они возвращали в госпиталь. Женщинам за это выдавали по куску хозяйственного мыла. Жили они на первом этаже дома, где была квартира Надиной сестры Веры.

Позже Надя узнала, что это были учительницы школы № 210, которая находилась на проспекте 25 Октября, совсем недалеко от Мойки.

Именно на стене школы № 210 Надя впервые увидела надпись: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Позже она увидела такую надпись и на других зданиях Ленинграда. Выходя на проспект, всегда вспоминала об этом предупреждении. Перебегала на противоположную сторону проспекта. Девчонки-медсёстры, их было трое, Лариса и две Тани, с которыми она выходила на проспект 25 Октября, смеялись над ней: «Что ты, ярославская дурёха. Куда ты бежишь? Здесь же солнечная сторона». Верно, Небесный счетовод предупреждал Надю, не слушать своих подружек-медсестёр. Зимний день выдался особенно солнечным. Девчонки перебежали на ту, солнечную сторону. Только перешли мост через Мойку и попали под обстрел. Из трёх девчонок живой осталась только одна Лариса. Погибли обе Тани, как раз возле дома, где была когда-то кондитерская Вольфа и Беранже.