Михаил Аранов - Баржа смерти

– Но какой же дурак признается представителю органов, что ему весело и смешно слушать анекдоты про Сталина, – наивно спрашивает Константин Иванович. И если бы он сейчас взглянул на себя в зеркало, то увидел, до чего глупая улыбка поселилась на его лице.

– Не признается? Будут бить, пока не признается.

Константин Иванович вдруг с ужасом понимает, как Варя ненавидит всё это. И чем живёт, и с кем живёт.

– Остановись, Варя, – почти умоляет Константин Иванович, – тебе не страшно жить с этим знанием?

Варя с ненавистью смотрит на своего гостя:

– Да. Страшно. И вот я такая. Истинно советский человек. Думаю одно, говорю другое. А делаю совсем непотребное.

Константину Ивановичу чудится, вот она сейчас скажет: «Ты меня сделал такою». И он, наверное, согласился бы.

– Варь, – потерянно спрашивает Константин Иванович, а зачем ты мне всё это рассказываешь. Ведь и я могу кому-то рассказать.

– Кто ж тебе поверит? – со злою непреклонностью отзывается Варя, – а за клевету на органы по законам военного времени десяткой не отделаешься.

– Варь, а твой нквдешник знает, что твой отец расстрелян, – Константин Иванович почти не слышит своего шёпота.

Наталкивается на тяжёлый взгляд Вари. А она говорит с отчаяньем:

– Что ты шепчешь? Можешь орать об этом во всё горло. Да! Знает. Сказал же товарищ Сталин, что сын за отца не отвечает.

– Раз не отвечает, тогда другое дело, – смирно отзывается Константин Иванович. Он уже с надеждой ждёт, вот Варя достанет, наконец, склянку со спиртом. Они выпьют по рюмке, и напряженная атмосфера разрядится. Но Варя сидит, опустив руки. И вдруг неожиданно с рыданием выкрикивает:

– Ты же не оставишь свою Катерину?!

Встретив молчание Константина Ивановича, сокрушённо говорит:

– Вот то-то.

Константин Иванович, весь опрокинутый, сидит напротив своей бывшей невесты. А она вдруг вскакивает и с каким-то отчаянным безрассудством целует его горячо в губы.

– А теперь уходи и не появляйся, ради Бога. Никогда, – слышит Константин Иванович её глухой голос.

Домой Константин Иванович явился, когда были глубокие сумерки. Катя не спросила, почему так поздно. Они молча прошли на кухню. Константин Иванович высыпает подарки Якова Юрьевича на стол. С удивлением обнаруживает в одном пакете шмат ветчины. Катя равнодушно смотрит на все эти дары. Говорит мертвым голосом:

– Иди, вымой лицо.

Константин подходит к кухонной раковине, бросает взгляд в зеркало, висящее над ней. На него глянула физиономия, раскрашенная губной помадой. Константин Иванович намылил лицо дурно пахнущим хозяйственным мылом. Долго обмывал лицо под краном. Снял с гвоздя полотенце. Услышал за спиной голос Кати:

– Это Юлино полотенце. Твоё – в красную полоску. Пора бы уж знать.

– Да пойми же, я зашёл к ней, чтобы отблагодарить, – начинает Константин Иванович.

– Вот и отблагодарил. Вижу, что ты ей угодил. По старой памяти, – с каким-то мёртвым безразличием говорит Катя.

– Да что ты несёшь, что ты несёшь, – голос Константина Ивановича почти срывается на крик, – я дал ей часть продуктов из этого вороха. И вот…

– Не кричи. Не хватало, чтоб Юля и дочка твоя всё это слышали, – резко прерывает его Катя, – впрочем, если тебя понесло…Седина в бороду, бес в ребро, – устало заканчивает она.

Константин Иванович долго без сна лежит в своей одинокой комнатушке. И вот приди сейчас Катя, когда-то дорогая и желанная, он не смог бы к ней прикоснуться. Такая она стала чужая, и веяло от неё леденящим холодом.

Вдруг вспомнил, что не ел ничего с утра. Мучительно захотелось поесть. На кухне стояла тарелка с жареной картошкой и куском дареной ветчины. «Всё-таки Катенька побеспокоилась», – и от этой мысли на душе стало теплее. Заснул со слабой надеждой.

Проснулся оттого, что его кто-то тормошит. «Папа, папа! Вставай, опоздаешь на работу, – слышит он голос дочери, – я тебе завтрак приготовила, бутерброды и чай».

«Спасибо, доченька», – Константин Иванович целует Веру в щёку. А дочь продолжает: «Я тебе вчера приготовила жареной картошки. Заглядывала весь вечер на кухню, а тарелка стоит нетронутая. Ты ночью, что ли поел?»

– Так это ты мне ужин приготовила? – спрашивает Константин Иванович.

– Я. А что? – удивлённо спрашивает дочь.

– Нет. Ничего, – отзывается Константин Иванович. И в груди делается пусто и горько.

Незаметно прошло лето. Был налёт немецкой авиации на Ярославль. Но они отбомбились где-то далеко в Заволжском районе.

Как-то, возвращаясь с работы, Константин Иванович решил зайти к Варе. Только подумал об этом, и вдруг нестерпимо захотелось её увидеть. Вернулся буквально от дверей своего дома. Час трясся на трамвае. И вот он стоит перед дверью. Несколько продолжительных звонков, и Варя стоит перед ним. В халате, видно, наспех накинутом. Волосы растрёпаны. Молча смотрит на незваного гостя. А из глубины квартиры уже слышится мужской голос: «Варя, это кто?» «Ошиблись адресом», – кричит Варя и захлопывает дверь перед Константином Ивановичем.

Нет, не было горечи потери, ни обиды. Только ощущение пустоты. Но возникла давняя боль: «У Кати тогда так же были растрёпаны волосы». И что эта мысль так неотступно преследует его? Уже дома, Константин Иванович долго рассматривал фотографию своей младшей дочери. Тонкое лицо, как у Кати. Слегка вздёрнуты удивлённо брови. Но глаза! Показалось опять что-то в них нерусское. И что за проклятое наваждение. Заныло и тупо сдавило в груди. Спрятал альбом с фотографиями под подушку. Накапал валерьянки в рюмку. Валерьянка, банка с водой и рюмка нынче всегда на полке над кроватью.

Уже зимой среди тусклых дней – одно радостное событие. Пришло письмо от младшей дочери Нади. Она эвакуирована в Свердловск. Сопровождала группу раненых бойцов, среди которых её муж, Гриша. Сама она жива, здорова. Гриша ранен в ноги. Ходить не может. Письмо в полстраницы. Написано чернильным карандашом.

И был ещё разговор с Дорониным. Это уже в конце сорок третьего года. Начался несколько странно. Опять длительное молчание. Изучающий взгляд исподлобья. Константин Иванович смущённо поёживается, ожидая неожиданного разноса. Но разноса не случилось. Звучат слова вроде как не ко времени, мол, кончится война, вернётесь в Ленинград?

– Конечно, – не задумываясь, отвечает Константин Иванович.

– А мы могли бы Вам дать хорошую квартиру, – Доронин улыбается.

Константин Иванович недоумённо молчит. А Доронин продолжает:

– В нынешнее тяжёлое время ревизор должен быть абсолютно чист. А местные товарищи обросли дружескими, родственными связями. И просто знакомствами. И эти знакомства к чему-то обязывают. Вы меня понимаете?

– Разумеется, вот как тот случай с моей сестрой и директором Розой Соломоновной Селезнёвой.