Михаил Аранов - Баржа смерти

И вот сейчас весь вечер Константин Иванович сидит в своей комнатушке один. Уже поздно, часов в одиннадцать, пришла Катя, сказала, что Сашенька ещё до конца не выздоровел. Надо помогать дочери. Потому она будет спать в комнате дочери, Юля достала для неё раскладушку. Так что спи один, никто тебе мешать не будет. Константин Иванович хотел возразить, мол, ты мне никогда не мешала. Но Катя так на него посмотрела, что сразу пропало желание что-то говорить.

Вот прошло уже несколько месяцев. И ничего не изменилось. Константин Иванович пытался несколько раз поговорить с женой. Но каждый раз слышал: «Только не сейчас, только не сейчас».

Теперь и Катя с утра уходила в поисках работы. Приходила усталая, раздражённая. Говорила: «Хоть уборщицей устраивайся, да и то едва ли возьмут».

Константин Иванович однажды увидел, что серебряные нити появились в чудных волосах жены. Пытался погладить Катю по голове. Но Катя резко отбросила его руку, раздраженно проговорив: «Не время с твоими ласками».

В конце апреля, как раз перед Майским праздником Юля пришла с работы заплаканная. Все бросились к ней с вопросами, утешениями. Оказывается, обещанный первомайский набор продуктов достался старшему продавцу Поповой и товароведу Перчаткиной. Попову было трудно забыть, а Перчаткина – да эта та дама в строгом черном костюме райкомовского покроя. Константин Иванович утешает сестру: с его ревизорской зарплатой на рынке купим всё к празднику. Пир горой будет.

В бывшем Лобановском магазине, нынче гастрономе № 1, купили вина. А магазин Лобанова Константин Иванович помнит ещё с прежних времён. В молодые годы, будучи в Ярославле, каждый раз заглядывал в этот магазин. По внутреннему убранству магазин напоминал Елисеевский, что в Петербурге. Конечно, попроще. Но тоже блистал купеческой роскошью. И каких только заграничных деликатесов там не было! Особенно отличались коробки конфет. Своей любимой жене Катеньке Константин Иванович непременно привозил огромную коробку от «Вольфа и Беранже». При воспоминании об этом опять заныло сердце.

Катя сидела за столом какая-то неродная. Юля подкладывала золовке самые сочные куски. Вера пыталась растормошить мать. Та вяло отмахивалась. «Папа, что такое с нашей мамой?», – спрашивала Вера отца. Константин Иванович тяжело вздыхал. Говорил: «Она устала. И работу не может найти». Маленький внук Саша лез к бабушке на колени. И только тогда лицо Кати светлело.

В начале мая была назначена проверка гастронома № 1. Того самого, бывшего Лобановского.

Доронин говорил какие-то странные вещи: мол, проверяли мы этот магазин. Всё вроде по документам чисто. «Но чует моё сердце, – Доронин вглядывается в лицо старшего ревизора Григорьева. Однако старший ревизор ни одним мускулом не дрогнул. Слава Богу, под столом не видно. Константин Иванович сжал колени, чтоб дрожь ног унять. Уже догадывается, что ему поручают какое-то грязное дело. Выпутается ли он, или завязнет? Вот совсем недавно судили старого ревизора Никитина. Константин Иванович его знал хорошо ещё по Гаврилов-Яму. В качестве ревизора приходил на фабрику «Заря социализма». Честнейший был человек. Быстро пошёл в гору. В тридцать пятом году был переведён в Ярославль. Встретились недавно – в январе. Обнялись. Тоже под Дорониным ходит. Только в другом отделе. Особый отдел. Занимался оборонными заводами. И вот на тебе! Обвинен во вредительстве и других видах враждебной деятельности, подрывающих финансовую основу оборонных предприятий. Десять лет. И вместе с ним полетели главный бухгалтер и главный инженер завода, на котором погорел Никитин. Так тем обоим – вышка. Ещё и «шпионаж в пользу фашисткой Германии» вменили. А бухгалтер-то еврей. Какой из него фашистский шпион? Но обсуждать эту тему с кем-либо было опасно. Ещё до войны – случай был в Ленинграде. Газеты были полны статьями о врагах народа. В том числе о Бухарине Николае Ивановиче и Рыкове Алексее Ивановиче, которые были расстреляны по обвинению «в создании и участии в контрреволюционной, шпионско-террористической организации». Разговор-то был пустой. Константин Иванович не к месту ляпнул: «Бухарин и Рыков были такие люди!» Слава Богу, произошло это в обеденное время. В комнате сидели только две пожилые женщины, с одной из которых он вел разговор. После его крамольной фразы обе уткнулись в свои бумаги, будто ничего не слышали. И сам Константин Иванович, опомнившись, схватился за сердце. Благо – валерьянка под рукой. Женщины не взглянули в его сторону, не сказали ни слова. Неделю Константин Иванович ждал неприятностей по службе. Вроде пронесло. Может, среди тех женщин не нашлось доносчика. Или «органам» в то время было не до него, что со старого дурака возьмёшь? Может, и тот бухгалтер-еврей тоже что-то, не подумавши, ляпнул или подписал не ту бумагу. Конечно, сейчас время другое – война.

Доронин повторяет фразу: «Чует моё сердце». Долго молчит. «Вы, Григорьев, меня не слышите», – обращается он к Константину Ивановичу. Тот встрепенулся, освобождаясь от предыдущих, тяжких раздумий. «Константин Иванович, вы где? – Доронин уже сердится. «Да, да. Я весь внимание», – отзывается старший ревизор.

Константин Иванович впервые слышит от начальника обращение к себе по имени и отчеству. «Ох, не к добру это», – тревожные мысли лезут в башку старшему ревизору.

А начальник смотрит на него и будто не решается посвящать подчинённого в какие-то служебные тайны. Наконец, тяжело вздохнув, говорит, – «Грязное дело предстоит Вам разобрать, Константин Иванович».

Тягостное молчание повисло в комнате. «Вот и меня, как того бухгалтера-еврея бросят на жертвенный костёр», – с какой-то гнетущей безнадёжностью размышляет Константин Иванович.

– Гастроном номер один. Снабжает продуктами питания обкомы, секретарей райкомов. Экономическое управление НКВД – оттуда и сигнал, – Доронин пристально смотрит на Григорьева. Константин Иванович уже не выдерживает напряжения. Почти кричит:

– Дмитрий Петрович, товарищ Доронин! Там проблемы?? – Константин Иванович кивает куда-то вверх.

Доронин облегчённо вздыхает:

– Наконец-то. Хоть и не с полслова, но Вы поняли. Красноперекопский и Заволжский райкомы. Итак – гастроном номер один. Была плановая проверка. По документам всё, вроде, сходится. Но… – Доронин опять замолчал. Потом как бы, нехотя, проговорил – из обкома был звонок. От самого Ларионова Алексея Николаевича [26].

Заметив, что это имя не произвело должного впечатления на подчинённого, раздосадовано скривился. Константин Иванович вдруг стал спокоен. Что-то от меня им нужно, решил он. Кто такой Ларионов, прожив в Ярославле чуть более полугода, он не знал. Да и зачем? Есть у нас товарищ Сталин. И Лаврентий Павлович Берия. Кого боимся, того и знаем.