Михаил Аранов - Баржа смерти

А серые, тупорылые автобусы с ранеными бойцами всё идут и идут. Ленинград теперь стал глубоким тылом. Значит, согласно Приказу № 354 Народного комиссара СССР, товарища Сталина, сюда везут тяжёлораненых, срок лечения которых больше шестидесяти дней.

От Александра нет вестей уже почти год. Вера вдруг решила, что муж тяжело ранен. И должен быть непременно доставлен в госпиталь на Мойке. Наказала сестре, чтоб та сразу сообщила, когда Сашу привезут.

Надя часто забегает. И в мрачной квартире раздаётся её весёлый голос:

– Папа, как здоровье? Саша сколько будет дважды три?

– Шесть! Шесть! На кошке шерсть, – кричит Саша.

– Молодец – тебе с полки огурец.

Надя целует племянника. Суёт ему в рот кусок сахара. Младшая дочь нынче для Константина Ивановича, как свет в окошке. С её приходом настроение улучшается. И даже Вера начинает улыбаться. А так всё ходит как потерянная. Ничто её не радует. Каждый день по несколько раз бегает к почтовому ящику. Вот сейчас Надя что-то усиленно втолковывает сестре. А у той глаза на мокром месте.

Константин Иванович всегда провожает младшую дочь до трамвая. А уж на Лиговке её встретит Гриша. А если Гриша работает в ночь, Константин Иванович провожает дочь до квартиры. От Лиговской шпаны спасу нет. Даже милиция её боится. В квартиру Нади Константин Иванович не поднимается. Третий этаж. Говорит, что задохнётся. Впрочем, дочь особенно и не настаивает. О Кате тяжело думать. Мучается ли она, как он? Если бы мучилась, дочь непременно сообщила бы ему.

Вот и сейчас Надя пытается объяснить сестре, какая нынче военная почта. Письма теряются. Да и не всегда у красноармейца есть время написать письмо. «Я ей говорю: Гриша мне рассказывал. А она сразу в слёзы», – Надя смотрит на отца, ожидая, что он поможет ей успокоить сестру. И он начинает длинно, и как ему, кажется, совсем неубедительно. Но молчать сейчас нельзя. Не хватало ещё, чтоб и младшая дочь упрекнула, что он всё время молчит.

– Понимаешь, Наденька, что бы ты не объясняла сейчас своей сестре, у неё в голове одно: твой Гриша с тобой. А её Саша – неизвестно где. И потом, мать тебе рассказывала, каким Александр явился в Ярославль?

– Да, конечно, – задумчиво отзывается Надя. Обнимает Константина Ивановича. Целует его в щёку.

Опять кончились дрова. Константин Иванович снова спустился в давешний подвал. Покойник исчез, с ним и поленница исчезла. Слава Богу, Надя договорилась с кем-то в госпитале, привезли на санках дрова, распиленные и наколотые. Поленья сложили в коридоре квартиры. Во дворе оставлять нельзя. Тут же украдут. Теперь вот трудно пройти по коридору к входной двери, только бочком. Да чего уж там, на нынешних харчах не больно-то растолстеешь. Дрова привезли два молодых парня. Надя сказала, что это «ходячие» из госпиталя. Константин Иванович стал им предлагать деньги. Но парни отказались. Сказали: нам лучше поцелуй Вашей дочки. Вот ведь, стервецы, прознали, что Наденька его дочь. А она только хохочет. У вас, мол, жёны ревнивые. Я вам каждый день письма от них передаю.

Но вот случилось событие. Радостным его трудно назвать. От Юли пришло письмо. Сообщала, что Саша в госпитале, где-то в Польше. Тяжело ранен. К Юлиному письму была приложена почтовая открытка из госпиталя. Почерк на открытке был не Сашин. Вера плакала навзрыд. И всё время повторяла: «Жив, жив».

А в апреле ещё письмо от Юли. В конверт вложен один листок. Надя только произнесла: «Сашин почерк». А потом прибежала на кухню к отцу, и так отчаянно прокричала: «Саша без ноги!», что у Константина Ивановича сердце зашлось. Он только смог проговорить: «Живой, Слава Богу». А дочка и не заметила, что отец и сам вот-вот Богу душу отдаст. Еле отдышался. Накапал себе валерьянки. Какие нынче лекарства, кроме валерьянки…

Саша был демобилизован по инвалидности в июне сорок пятого года. Предстал перед женой в форме майора. И на кителе три ряда орденских планок.

На Мойке собралась вся семья. Гришу Константин Иванович видел очень редко. И тепло и искренне с ним обнялся. А Катя лишь кивнула Константину Ивановичу с безразличной улыбкой. За всё время праздничного застолья они и словом не обмолвились.

Когда вышли на Мойку провожать Гришу и Надю, стояла пронзительно тихая, белая ночь. Александр остановился, совершенно зачарованный. «Как я мечтал об этом дне», – проговорил он.

На Невском трамваи уже не ходили. «Пойдёмте пешком, – вдруг предложил Александр, – до вашей Лиговки я за полчаса доходил. До войны, – произнёс он с нескрываемой грустью.

– Два хромоногих, что нам марафонская дистанция, – весело отзывается Гриша. Он, будто, не слышал слов Саши «до войны».

– А что! У меня немецкий протез, не хуже твоих родных ног. А? Гриша, – уже беззаботно хохочет Александр, и вдруг став серьезным, – я слышал у вас Лиговская шпана расшалилась, так у меня именной пистолет.

Александр достает из кармана кобуру. «Не надо вынимать пистолет, – останавливает его Гриша, – это как раз то, за чем охотятся Лиговские бандиты». Александр хочет возразить, что он боевой офицер. И этой шпане из Лиговских подвалов мы ещё покажем. Но слышится голос Нади: «Машина! Гриша, скорей! Папа, Вера, Саша, до свидания!» Она стоит около черной «Эмки». Катя уже в машине. Гриша, размахивая своёй палкой, торопливо ковыляет в сторону легковушки.

А дальше для Константина Ивановича дни понеслись стремительно и бесцветно. Вот Вера смущённо говорит ему, что надо бы, чтоб её сын спал на кухне вместе со своим дедом. Константин Иванович удивлённо смотрит на дочь.

– Ну, папа, ты ж понимаешь, – Вере очень неловко, что отцу надо объяснять очевидное.

– Ах, Господи. До чего же я бестолковый. Конечно, дети нынче быстро взрослеют. Во дворе ему уж точно объяснили, как дети делаются. Он с этой осени в школу поступает, – невнятно бормочет Константин Иванович.

Да вот ещё, это было, пожалуй, в конце сорок седьмого года, отменили карточную систему. С памятью у Константина Ивановича нынче не совсем. В тот день Александр уехал на завод протезно-ортопедических изделий. Протез менять. Немецкий сломался. А наш – до крови натирает Александру культю. Звонок в дверь удивил Константина Ивановича. У обоих Александров, большого и маленького имеются ключи от квартиры. Младшая дочь обещала забежать завтра. Вера в магазин помчалась, какой-то там дефицит «выбросили». Константин Иванович только что пришёл из бани, весь распаренный. Прилёг отдохнуть. И вот на тебе. Кого ещё несёт нелёгкая.

И ещё эти замки дверные, замучаешься открывать. Александр обещал слесаря пригласить, да вот с протезом у него мука.

Дверной замок на удивление легко отомкнулся. Константин Иванович видит перед собой девчушку, совсем молоденькую. Смотрит на него и молчит. «Что Вам угодно?», – полезла из Константина Ивановича старорежимная галантность. Девочка, верно, набралась храбрости, говорит: «Мне Троицкого Александра Фёдоровича».