Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

— Еще бы, — упрекнула она, растирая ущемленные места на руках, за которые он держал, — руки покраснели и горят, как в огне.

— Имей в виду, от моих объятий горят только руки. От других объятий ты сгоришь вся и не останется даже пепла, чтобы отослать тетушке. Смотри, деваха, берегись такой физкультуры в нашем домике. Когда тебе лапают или обволакивают ручку — кричи караул. Будь уверена — я услышу призыв.

Тяжело посапывая, занимая плечами чуть ли не полкухни — он склонился над плитою и размешал варево, затем снял накипь и брызнул ею в раковину. Лизу вновь охватило любопытство и потянуло погладить кованую броню его мускулатуры. Какая она маленькая по сравнению с ним. Она уместилась бы на его ладони, точь-в-точь как птичка на хоботе слона.

— Хорошо быть таким сильным, — подумала она вслух. — Ах, рыжий, если бы я обладала такой силой!

— Что бы тогда, деваха? — удивился он.

— Я… я перестала бы стыдиться. Он мешает мне — стыд. На экзамене я смутилась, например, и не ответила правильно, хотя мне известно было значение прибавочной стоимости. Он глядел на меня так серьезно, у него такие черные глаза, что мне стало неприятно, меня охватил стыд и язык запутался.

— Стыд потерять не так уже трудно, — проговорил как бы в раздумье Молодецкий, — а девичий стыд в особенности. Многое пришлось бы тебе потерять с ним заодно. Стоит ли — вот вопрос? Есть у меня одна знакомая, студентка она — Зоя Мисник. Категорическая противоположность тебе. Так вот она его уже потеряла. На разных точках мира вы стоите. Ты, деваха, хороша — признаюсь тебе в этом, но и она не плоха. С тобою тихо и головокружительно, потому что ты спишь, а с нею опасно и головокружительно, потому что она летит. Вот какая она.

— Не понимаю! — пожаловалась Лиза.

— И не надо, не надо! Или надо, может быть, надо! — усомнился он.

— Что надо? — не поняла она опять.

— Да стыд-то потерять. Деваха, давай лучше обед варганить. Ох, эти разговорчики.

И они стряпали уже молча. Он заполнил своим туловищем кубатуру кухни, и Лизе осталось в ней маленькое местечко. Она все время поглядывала на могучую спину. И почему-то ей хотелось уже не только притронуться пальчиком, но и всем лицом прижаться к бронзовому мячику, гулявшему на перегибе руки.

В третье дежурство приятели ели свежие щи из капусты, на второе — жареный картофель в подсолнечном масле. Простая пища, здоровая пища.

Похожий на собственную тень, увеличенную игрой вечерних фонарей, длинный, неприютный, слонялся Бортов по кухне, не зная, куда приткнуться. То стул под ним скрипел, то скалка трещала, то очки потели, словно им жарко было в пекле кухонного чада. Он то и дело протирал круглые стекла очков полотенцем, которое повесил, как шарф на шее, — останавливался, расставлял ноги, и были они настолько длинны и худы, что казались Лизе водопроводными трубами.

Как человек, следящий глазами полет птицы, закидывает голову настолько, что шапка валится с нее, так и Лиза, отдавая приказания, закидывала свое личико вверх до ломоты в шее. Большое удовольствие испытывала она, глядя, как картонная фигура, чуть ли не вдвое выше ее, лепится по кухне, тычется невпопад и на ее окрики смешно подскакивает.

Наконец, она усадила его за терку — шероховатый в возмутительно царапающихся дырочках инструмент, показавшийся ему средневековым орудием пытки. Несчастный и до последней степени огорченный, начал он тереть картофель, предварительно с большим трудом освобожденный от темных, розовато-грязных наволочек, начал водить по железным дырочкам, самозабвенно и с усердием древнего человека, добывавшего сухим трением огонь.

Когда картофелина истерлась и стала меньше камешка, а пальцы нащупали горячие клыки терки, он с отвращением отбросил камешек и взял новый и пухлый плод. Лиза заметила и пожурила его за мотовство. Ведь картошки хватило б еще на два или три движения, — нельзя так швыряться съестными продуктами, из которых можно извлечь пользу.

На это Бортов возразил, что его пальцы — плохая пища для друзей.

Лиза посоветовала ему быть более осторожным и тереть совершенно не надавливая, не прижимаясь рукой — зубцы достаточно остры, чтобы рвать мякоть без его усилий.

— Хорошо, — ответил он, — я слушаюсь. Но позволю себе возразить маленькой хозяйке большого дома, или нет — большой хозяйке маленького дома, что, с какой бы осторожностью я ни водил рукой, опасность для пальцев неизбежна, если в них зажат истертый уже на четыре пятых фрукт. Терка — не прибор для наведения маникюра, мисс Лиза.

— Как же ты недогадлив, Дон-Кихотик, — обласкала она его внезапно удачным именем, — острием вилки можно предохранить пальцы, вот как это делается! — Она наткнула на вилку картофелину и несколько раз провела ею по терке.

— Мы живем в век изобретений! — воскликнул Бортов. — Советская страна бьется в сердечных припадках, ища трудные пути индустриализации, и никто не догадается заглянуть к нам на кухню, где маленькое существо с соломенными волосами и целым батальоном васильков в глазах владеет тайной совершенствовать производство. Неисповедимы пути… В каждом деле есть своя трудная терка, но нет всеоблегчающей вилки. Что такое прибавочная стоимость, мисс Лиза, тебе так и не суждено было узнать. Прибавочная стоимость, это то, в чем так нуждается наше шумное и дорогое отечество.

Он продул залепленные мякотью дырочки на терке и, так как они не поддались его струе, прочистил их иголочкой вилки и проверил терку на свету окна.

— Ты ошибаешься, Кихот, — возразила Лиза, — мне известно, что такое прибавочная стоимость.

Бортов удивился.

— Ну?

— Это, как бы тебе объяснить, — это приблизительно то же самое, что припек в хлебе. Например, из тридцати фунтов муки получается около пуда хлеба. Ведь на излишек никто не работал, — сообразила она.

— Да, ты ученый экономист, хотя объяснение законов политической экономии даешь воистину по-женски. Кажется, мы оба не можем похвалиться особенными пониманиями экономики и не только экономики, но и других законов современной жизни. Извини за нескромность, кем были твои родители?

— Мои? — не поняла она.

— Да, да, твои. Хотя бы отец?

— Он был директором реального училища.

— Я ожидал этого, — удовлетворенно заметил Бортов, — что же ты собираешься делать в этой бурной жизни, мисс Лиза?

— Как что? То же, что и все.

— Что же, по-твоему, делают все?

— Учатся, — ответила она.

— Учатся, а потом? Не всю же жизнь учиться?

— Потом… потом, — соображала она, — живут и… работают.

— Ты угадала — работают, вернее, творят, ценности созидают. Мы же с тобой… того… мягко выражаясь… Ну, а знаешь, чтобы стать такой, как все, необходимо остричь волосы.