Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Ларше слушал молча, все время улыбаясь, но, как бывало всегда, если его интересам что-то угрожало, улыбка его стала хищной.

— Я полагаю, друзья, Алан забыл, что работает на «Дюнкер Консалтинг», а не на мать Т ерезу.

Он громко рассмеялся, и за ним расхохотался Тома, потом Микаэль. Брови Ларше сдвинулись, глаза неотрывно смотрели на меня.

— Если у тебя есть сомнения, присмотри себе хижину под соломенной крышей — и быстро поймешь, что ни одно благотворительное общество не сможет платить тебе такую зарплату.

В зале снова зазвучали смешки.

— Можно подумать, Алан, что ты так уж надрываешь задницу на работе. В социальной службе ты бы столько не зарабатывал.

— Я приношу прибыль фирме. Мой труд рентабелен, а следовательно, я заслужил свой заработок.

В зале повисла мертвая тишина. Мои коллеги принялись внимательно разглядывать свои ботинки. Я физически ощутил, как тяжело давит эта тишина. Ларше изобразил на лице крайнее удивление реакцией, столь мне несвойственной. Видимо, именно это больше всего сбило его с толку.

— Не тебе об этом судить, — буркнул он, и в его тоне послышалась агрессия.

Для него, без сомнения, было жизненно важно сохранить свой авторитет в глазах аудитории.

— Намечать цели — наша задача, а не твоя. А ты пока намеченного и не достигал.

Собрание кончилось очень быстро. Чувствовалось, что Ларше раздражен таким поворотом событий: его речь не возымела действия, на которое он рассчитывал. Я впервые отважился выразить несогласие. Может, конечно, мне бы лучше помолчать, но я был счастлив, что высказал свои взгляды и не дал себя унизить.

Я быстро вышел из зала и вернулся в кабинет, стараясь по возможности не встретиться с Ларше. Мне никого не хотелось видеть. Прежде чем выйти обедать, я подождал, пока уйдут остальные, и открыл дверь в коридор. В офисе было тихо. Я выскользнул из кабинета. Мои шаги, заглушенные ковром, почти не нарушили эту тревожную тишину. Когда я поравнялся с кабинетом Тома, там резко зазвонил телефон. Должно быть, он провел себе прямую линию, потому что в обеденное время коммутатор не работал. Звонок надрывался в пустом офисе, как отчаянный вопль в пустоту.

Не знаю, что на меня нашло, это шло вразрез и с моими привычками, и с правилами офиса, но телефон звонил так настырно, что я решил взять трубку.

Я открыл дверь кабинета Тома. Там царил идеальный порядок, все бумаги были ровно сложены в стопки, на столе лежала дорогая ручка «Монблан», положенная так, чтобы ее сразу можно было заметить. В воздухе разливался легкий аромат, видимо, запах лосьона после бритья… Я снял телефонную трубку, гораздо шикарнее, чем те, что были в наших кабинетах. Он что, выторговал ее у босса? Хотя он вполне был способен и купить ее, чтобы отличаться от всех и выделяться из обоймы.

— Ал…

Я собрался назвать свое имя и сказать «Алан слушает», чтобы дать знать звонившему, что я не Тома. Но он не дал мне времени и зачастил в трубку полным ненависти голосом:

— Это мерзость, это безобразие — то, что вы себе позволили. Ведь я же говорил вам, что еще не уволился, и рассчитывал на корректность с вашей стороны! А я знаю, что вы позвонили моему директору и сказали, что его главный администратор увольняется и вы предлагаете свои услуги по подбору замены…

— Месье, я не…

— Замолчите! Я знаю, что это вы! Я никому больше не отправлял свое резюме! Никому! Кроме вас, больше некому. Это гнусно, и вам никогда не бывать в раю!

Когда я выходил из офиса, на меня налетела Алиса. Она явно поджидала меня у входа после собрания.

— Ты идешь обедать? — сразу спросила она.

Она улыбалась, но в ее улыбке сквозила тревога. Она что, боялась, что нас увидят вместе?

— Да, — ответил я.

Она замялась, словно ожидая, что предложение поступит от меня.

— Может, пообедаем вместе?

— Давай.

— Я тут неподалеку знаю маленький симпатичный ресторанчик, там можно поговорить свободно.

— Как он называется?

— «Берлога Артюса».

— Не знаю такого заведения.

— Он очень… своеобразный. Больше ничего не скажу, сам увидишь…

— Подойдет, если только там не подают какую-нибудь экзотическую живность.

— Ох уж вы, американцы! Вечно с претензией…

Мы пошли по улице Мольера, а в конце улицы свернули в сводчатый переход, который вывел нас к аркаде Пале-Рояль, тянувшейся вдоль палисадников. Островок покоя в одном из самых оживленных кварталов Парижа. Скромные палисадники наводили на мысль о школьных дворах довоенного времени. В ровную линию выстроились каштаны, земля во дворе плотно утоптана множеством ног, старинное здание помнит всю окрестную историю. Под арками пахнет холодным камнем, и наши каблуки гулко стучат по плитам, выбитым и вытертым за многие века… В этом уголке обитала ностальгия. Время здесь остановилось двумя веками раньше, и, наверное, никто бы не удивился, если бы прозвенел школьный звонок и навстречу, распугивая воробьев, с веселым смехом выскочила стайка ребятишек из прошлого.

Мы поднялись по ступенькам лестницы, расположенной в противоположном конце сада. Ее обрамляли красивые, шершавые на ощупь кованые перила. Мы прошли мимо витрины магазина музыкальных шкатулок, отделанной темным деревом, и очутились на улице Пти-Шан. На узких тротуарах этой маленькой оживленной улочки старого Парижа трудно разойтись двоим пешеходам. Каждый из бесчисленных маленьких бутиков, объединенных в одну цепочку и пользующихся круглогодичными льготами, был уникален, не то что остальные магазинчики, которые во всем мире торгуют примерно одним и тем же. Здесь каждая витрина поражала своеобразием оформления и подлинностью выставленных образцов. Продавец зонтиков соседствовал с колбасником, тот со шляпником, дальше шла чайная лавочка, а потом бижутерия ручной работы, лавка сапожника и магазинчик букиниста. У каждой витрины хотелось постоять, полюбоваться, потрогать…

— Ты знаешь пассаж Вивьенн?

— Никогда не видел.

— Давай пройдем через него.

Мы перешли улицу, лавируя между машинами, которые еле двигались, выстроившись в бесконечную линию, и водители были явно недовольны тем, что пешеходы их обгоняют. Между двумя бутиками виднелся высокий портик. Туда мы и направились и оказались на крошечной улочке с крышей из пожелтелого стекла с коваными железными переплетами, где пахло сыростью и кожей. В пассаже несколько бутиков и ресторанов, но атмосфера здесь резко отличалась от уличной. Исчезла суета оживленного города, не сновали прохожие, и все было озарено печальным светом и погружено почти в молитвенный покой. Звуки шагов или голосов приглушенно отдавались в стеклянном потолке. Люди двигались не спеша, и повсюду царила меланхолическая безмятежность.