Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Она находилась как раз напротив решетки сада. Время от времени она нетерпеливо поглядывала на застрявшего возле очередной собачьей метки песика и дергала за поводок. Издали казалось, что она тащит за собой швабру. Пекинес не собирался слушаться хозяйку, упирался всеми лапами, выгибался дугой и не желал сходить с места. Хозяйка сдавалась и снова затягивалась сигаретой.

Десять одиннадцать. Автобус опаздывал. Слуга все еще ждал на остановке. Я тоже выжидал. Даже если автобус придет, еще добрых минут пять уйдет на то, чтобы дама с собачкой освободила дорогу. У меня совсем не оставалось времени. Видимо, миссию придется перенести…

Я уже начал думать о том, что завтра баранья ножка будет вонять еще больше, но тут послышался шум мотора. В тот момент, когда автобус подошел к остановке, чудеса продолжились. Дама взяла песика на руки и побежала к автобусу. Голова пекинеса болталась, как у тех пластиковых собачек, что модно было наклеивать в шестидесятые годы на заднее стекло автомобилей. Дама успела вскочить, двери закрылись, и автобус уехал.

Я был поражен… У меня вдруг появился выбор, но действовать надо было немедленно. Было десять тринадцать. Дюбре выпустит своего громилу через семнадцать минут. Время еще есть. Вперед.

Я рывком поднялся и перешел улицу. Напрягши все чувства, я замер перед дверью и легонько нажал. Дверь поддалась, как и раньше, и я скользнул внутрь. Сталин тут же вскочил и с лаем бросился в мою сторону. Я отпрыгнул в зону недосягаемости собачьих клыков и сунул руку в пластиковый мешок. Пальцы скользили по холодному куску мяса, и мне никак не удавалось его зацепить. Наконец я нащупал кость, ухватился за нее и вытащил баранью ногу из мешка, размахивая ею, как дубиной. Согнувшись, я застыл в позе покорности, протянув вперед руку с куском мяса. Сталин сразу перестал лаять, и зубы его вцепились в угощение. Я начал тихо говорить ему какие-то ласковые, успокаивающие слова. Бьюсь об заклад, что он принял бы этот подарок, даже если бы и видел меня впервые. Собаки тоже склонны к коррупции. Я быстро свернул пакет, сунул его в карман и вытер руки о штаны.

Трудно пройти вдоль дома без риска, что меня кто-нибудь увидит на фоне освещенных окон. Пришлось быстрым шагом пробираться в обход, за кустами.

Когда я, запыхавшись, обошел дом с другой стороны, меня ждал неприятный сюрприз: все окна второго этажа были закрыты, несмотря на жару и на то, что в комнатах наверняка стояла духота. Только в нижнем этаже, на уровне сада, виднелось несколько открытых окон, скорее всего, в гостиной.

Дело начинало становиться все более рискованным. Десять девятнадцать. Время пока есть, еще больше одиннадцати минут.

Я выбрался из-за кустов и, перебежав лужайку, крадучись подобрался к дому. Сердце отчаянно колотилось. Из дома слышалась музыка… Дюбре слушал фортепиано, Первую сонату Рахманинова, причем на полной громкости. Удача вернулась ко мне.

Я перевел дух и со все еще колотящимся сердцем скользнул в дом.

В воздухе реял опьяняющий аромат женщины… Дьявольски притягательный… Хозяин дома был в этот вечер не один…

Громкие звуки фортепиано долетали до отделанного мрамором холла, где я оказался. Большие люстры были погашены, но в подвесках играли лучи льющегося откуда-то мягкого света. От приоткрытой двери в гостиную по мраморному полу, как луч прожектора, шла длинная световая полоса, освещая только определенную зону, как при киносъемке.

Путь к лестнице лежал через эту полосу, и меня могли заметить… Что же мне теперь, оказавшись у самой цели и потратив столько сил, отступить?

И тут произошло нечто удивительное: прозвучала фальшивая нота, и за ней ругательство на незнакомом языке. Ругнулся Дюбре. Прошло секунды две, и музыка зазвучала снова. Так это была не запись, это он играл? Вот так неожиданность!

Но запах духов…

Возможно, у него сидела гостья, которая могла меня заметить… Хотя если он играл для женщины, она, скорее всего, смотрела на него. Единственная слушательница должна была глаз не сводить с пианиста. Стоило рискнуть…

И я пошел на риск, не раздумывая, повинуясь инстинкту, находясь во власти колдовского аромата… сгорая от желания увидеть ту, которая его источала.

Со сжавшимся сердцем, я на цыпочках крался к лестнице, и каждый шаг приближал меня к опасному и чарующему открытию. Волнующая, потрясающая музыка Рахманинова заполняла пространство, проникая в самую глубину моей сущности. Сантиметр за сантиметром, мне постепенно открывался вид гостиной, и сердце билось все чаще, в такт дьявольским аккордам, которые извлекали из клавиатуры сильные руки пианиста.

Гостиная, с ее высоким лепным потолком, несмотря на огромные размеры, производила впечатление комнаты теплой и уютной. На паркете с версальским узором лежал разноцветный персидский ковер. У стен высились покрытые патиной времени большие книжные шкафы, где стояли книги в темных кожаных переплетах.

Я потихоньку продвигался, и вдруг моему взору открылась потрясающая картина. В гостиной все было несоразмерно огромное: диваны, обитые красным бархатом, канапе, глубокие и мягкие, как кровати, столики с резными выгнутыми ножками, высокие барочные зеркала, импозантные полотна знаменитых художников, где лица персонажей выступали, как из тьмы времен… По углам длинного черного стола высились стулья с двухметровыми, богато украшенными спинками. Две большие хрустальные люстры были погашены, но повсюду — на столиках, на столах, на всех выступах — стояли огромные, бесстыдно торчащие вверх свечи. Их неверное пламя играло на черном лаке столиков и… фортепиано. Фортепиано…

Дюбре, в темном костюме, сидел спиной ко мне, и руки его бегали по клавишам. Соната Рахманинова… А перед ним, на просторном ложе, покрытом черной тканью, лежала, уютно устроившись на боку, длинноволосая белокурая женщина… Абсолютно голая. Приподнявшись на локте, она подперла голову ладонью и рассеянно смотрела на пианиста. Я не мог глаз отвести от этой бесконечной грации и застыл, сраженный красотой, утонченностью и бесконечной женственностью незнакомки…

Время остановилось, и, наверное, прошла целая минута, прежде чем я осознал, что ее глаза повернулись ко мне и она молча меня разглядывает. Я понял ситуацию и сразу весь подобрался, в ужасе, что меня обнаружили, и в то же время взбудораженный и очарованный этими неотрывно смотревшими на меня глазами. Я застыл, не в состоянии двинуться с места.

Я так старался, чтобы меня не заметили, одевался в черное, крался на цыпочках, и вдруг оказался под пристальным взглядом, — на меня никто никогда так не смотрел. У этой женщины был взгляд сфинкса. Ни малейшего смущения собственной наготой, присутствием незнакомого мужчины, наоборот — она глядела на меня с апломбом и вызовом.