Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Я сглотнул…

Дюбре говорил, что в мире бизнеса охотники никогда не выбирают дичь наугад. А в мире собак? Нападет на меня Сталин или нет? Ведь при первой встрече я его сильно испугался… Как он посмотрит, если я пойду на штурм его будок совершенно спокойно, без паники и даже… доверительно? У меня нет другого выхода…

Внутри меня зазвучал слабый голос, он еле слышно шептал, что я должен пойти на этот риск. Конечно, металлический прямоугольник выскочил из двери совершенно случайно, но еще Эйнштейн говорил, что случай — это бог, который путешествует инкогнито… У меня было такое чувство, что жизнь посылает мне испытание, чтобы дать шанс измениться, и что если я не воспользуюсь выпавшим мне случаем, я навсегда останусь в плену собственных страхов…

Мои страхи… Сталин приводил меня в ужас. Интересно, сильно ли он разозлится, когда поймет, что я от него хочу? И что вызывает у меня страх — его агрессивность или бросок сам по себе? Хватит ли у меня мужества победить страх, обуздать его и выйти ему навстречу? Говорят, смелый умирает один раз, а трус — тысячи, от страха.

Я глубоко втянул в себя ласковый вечерний воздух и медленно его выдохнул. Потом еще и еще раз, опустив плечи и убирая все мышечные зажимы. С каждым вдохом я все больше расслаблялся и успокаивался. И наступил момент, когда я почувствовал, что пульс действительно замедлился.

Сталин — друг, чудный пес… Я чувствую себя прекрасно, я верю в себя… И я верю в симпатягу-пса… Я его люблю, и он тоже меня любит… Все идет отлично…

Я потихоньку стал продвигаться по направлению к первой будке, ровно дыша и все больше успокаиваясь… Все идет хорошо…

Я шел, не обращая внимания на пса, целиком сосредоточившись на цвете его будки, на теплом вечере, на мирном спокойствии сада…

Ни разу не взглянул я на Сталина, хотя боковым зрением и заметил, что он следит за мной глазами. Я старался думать о незначительных окружающих деталях и не утерять ощущения доверия и спокойствия. И когда я спокойно поставил ногу на крышу будки, милейший пес даже не поднял головы. Я перелез через решетку, спрыгнул с обратной стороны и скрылся в ночи.

Больше месяца я позволял незнакомым людям управлять своей жизнью. Я считал для себя делом чести соблюдать соглашение. На что я надеялся? Что Дюбре, как обещал, сделает из меня свободного, раскованного человека? Но как можно стать свободным, подчиняясь чужой воле? Я не желал замечать этот парадокс, не желал в него верить, ослепленный эгоцентрическим удовольствием от самого факта, что мной интересуются. А теперь я обнаружил, что сама наша встреча была не случайна. У этих людей были какие-то скрытые мотивы, о которых я не знал. Я бы еще понял, если бы Дюбре начал интересоваться моей судьбой после того, как снял меня с Эйфелевой башни: спасать чужую жизнь — все равно что грызть арахис. Вас непреодолимо тянет продолжать начатое дело. Но как объяснить то, что он начал составлять обо мне отчеты еще до нашего знакомства? Это несоответствие стало для меня источником тревоги, которая уже не отпускала. Я начал плохо спать по ночам, а днем стал беспокойным и рассеянным, меня мучило предчувствие, что должно случиться что-то еще.

У меня в голове постоянно звучали условия соглашения, как их сформулировал Дюбре: «Ты должен соблюдать договор, иначе тебе не жить».

И я молча, слепо ему подчинился. Эти слова вдруг всплыли в памяти, возвращаясь в глубины сознания, как бумеранг.

Моя жизнь была полностью в руках этого человека.

Поэтому он за мной и следил повсюду.

Но в таких условиях невозможно жить. Где бы ты ни находился: в метро, в супермаркете или на террасе кафе, разглядывая спешащих парижан, у тебя где-то в дальнем закоулке мозга будет биться мысль, что за тобой следят.

В первые же дни это вынудило меня изменить привычки: в метро я теперь выскакивал из вагона в последний момент, перед самым закрытием дверей, а из кинотеатра выходил через аварийный выход. Но все эти уловки не освобождали сознания, наоборот, только усиливали тревогу, и я решил от них отказаться.

От Дюбре не было никаких вестей, и это, вместо того чтобы вселить в меня уверенность, только подхлестывало воображение и удваивало вопросы. Узнал ли он о моем вторжении? Следили за мной в тот день или нет? Выдала или не выдала меня та голая девица? И как быть с соглашением, которое связывает меня с Дюбре? Отпустит он меня на свободу или только усилит давление? Я чувствовал, что он не из тех, кто легко сдается…

В воскресенье я весь день бродил по Парижу, стараясь забыть о безвыходном положении, в котором оказался. Я бесцельно кружил по улочкам округа Марэ, где средневековые дома так покосились, что невольно задаешься вопросом, каким святым духом они до сих пор держатся и не рухнули. Немного постоял под аркадой Вогезской площади, где раздавались звуки саксофона уличного джазиста. Потом сделал небольшой круг по улице Розье и зашел в настоящую еврейскую кондитерскую, сохранившую прелесть прошедших веков. Запах пирогов, только что вынутых из старинных печей, вызывал желание купить все сразу. Я вышел из кондитерской с еще теплым яблочным штруделем, который вдруг решил себе подарить, и не спеша двинулся дальше по мощеным улочкам, разглядывая симпатичных прохожих.

К вечеру я вернулся в свой квартал, совсем без сил, но довольный проведенным днем. Усталость от долгого пешего похода была приятной.

Проходя перекресток двух маленьких пустынных улочек, я вздрогнул: мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Надо мной нависла высокая, массивная фигура Влади.

— Идите за мной, — спокойно сказал он, ничего не объясняя.

— Зачем? — быстро спросил я, оглядываясь вокруг и удостоверившись, что мы одни.

Он не дал себе труда ответить и указал рукой на «мерседес», стоящий у тротуара. Тело его при этом осталось неподвижным, как скала.

Пуститься наутек у меня не было сил, кричать тоже не имело смысла.

— Но скажите: зачем?

— Приказ господина Дюбре.

Лаконичнее не скажешь… Я знал, что больше ничего из него не вытяну.

Он распахнул дверцу. Я не двинулся с места. Он стоял неподвижно, спокойно глядя мне в глаза, и в его взгляде не было никакой агрессии. Я нехотя забрался в машину. Дверца с сухим стуком захлопнулась. Я был в салоне один. Десять секунд спустя мы тронулись.

Едва я уселся на удобное сиденье, как мой страх сменился полным упадком сил. Я подчинился покорно и безропотно. Так пойманный полицией беглец, оказавшись в привычном фургоне, испытывает почти облегчение. Я зевнул.

Влади включил радио. Из громкоговорителя раздалась какая-то пискливая опереточная ария. «Мерседес» ехал по пустынным улицам, обитатели которых предпочитали летом Лазурный Берег или пляжи Атлантического океана. Мы миновали бульвар Клиши, тоже печально безлюдный. Редкие автомобили, несомненно, развозили по домам супружеские пары после воскресной прогулки. На светофоре загорелся красный. Рядом остановилось такси с пассажиром на заднем сиденье. Он, похоже, был занят витриной секс-шопа с манящими огнями. Влади снова тронулся с места и опустил стекло. В салон ворвался теплый ночной воздух, смешиваясь со звуками арии. Мы миновали перекресток и теперь ехали вдоль бульвара. Толпа туристов вывалила из автобуса возле «Мулен Руж».