Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

На следующий день после спектакля Матильда сошла в сад, где между клумбами с надменными розами и гвоздиками кое-где виднелись полевые цветы — участницы вчерашнего представления, — они тайком забрались в это изысканное общество.

Матильда была в ловко обрисовывавшем ее фигуру шерстяном платье мышиного цвета с туго накрахмаленным воротничком и узкими рукавчиками. Платье было застегнуто до горла. Пока Уэстон медленным шагом проходил мимо пасторского дома, Матильда стояла неподвижно, — казалось, девушка нарисована на коричневой деревянной стене, увитой розами… В маленьком курортном городишке было нетрудно узнать, где живет Матильда.

Вот он стоит и ждет ее — точно как в сказке. Сказочный принц обрел лицо. Матильда склонилась над цветами, но от волнения и испуга не видела их. Но тут из дома вышла мать Паули. Темная и прямая, она обратила к незнакомцу лицо, уже неподвластное времени, и тогда Уэстон понял, что ради этой девушки ему придется сразиться с самими горами и глетчерами. Ни слова не говоря, он удалился.

Днем Матильда пошла на концерт в курзал и присела на изогнутую деревянную скамейку, позволявшую любоваться ее стройной фигуркой. На ней было то же серое платьице — ее единственное новое платье, — а на голове дешевая черная шляпка.

Три суровых крестьянки с высокими плетеными корзинами за спиной стояли возле раковины оркестра. Они слушали попурри, не обращая внимания на приезжих, которые не далее как сегодня за обедом лакомились их овощами. Эти три женщины еще ничего не знали о распоряжении директора курзала.

Но вот он явился собственной персоной и весьма вежливо дал понять, что таким, как они, здесь не место. Две крестьянки посмотрели на директора непонимающим взглядом, с той суровостью, какую жизнь в горах придает женам бедняков. Третья чуть заметно улыбнулась и смущенно пробормотала:

— Ладно, ладно, мы уйдем.

— Выход вон там.

Директор склонился перед крестьянками и так заботливо показал им дорогу, словно они были его самыми дорогими гостями. Три женщины отправились восвояси. Ведь и завтра им придется продавать овощи ресторану курзала. Высокие ивовые корзины скрылись из виду.

Эта сценка задела самые чувствительные струны в душе Матильды. Даже сейчас, когда ей минуло семнадцать, девушка по-прежнему зачитывалась сказками — в них были запечатлены законы, которые она издавна считала незыблемыми. Матильда была всем сердцем на стороне обиженных. Теперь и она не желает оставаться. Девушка потянулась за сумочкой, но в эту секунду показался Уэстон и сел напротив нее.

У Матильды зашумело в ушах, ноги и бедра стали мягкими, как вата. Ей казалось, что ее приковали к скамейке цепями. Она искоса бросила взгляд на англичанина, чтобы удостовериться — не смеется ли он над нею. Но она ничего не успела разглядеть, кроме трости и перчаток незнакомца, которые тот положил на скамейку рядом с собой.

Что с ней будет, если он подойдет ближе? Она убежит. Но ведь она не в силах бежать… у нее ватные ноги и к тому же они дрожат. Только бы он не подошел к ней! Зачем она сюда пошла? Зачем?

Уэстон понял причину смятения Матильды, хотя для нее самой она осталась загадкой. Он сознавал, что намного опытнее этой неискушенной девочки.

И это чувство, смешанное с чувством умиления, удерживало его вдали от нее.

Матильда уже почти оправилась, сердце, не знавшее притворства, придало девушке силы. Она слегка наклонила голову и крепче прижала локти к бокам. Ноги уже снова повиновались ей. Она облизнула губы. Пусть подходит!

Но в эту секунду около Уэстона остановилась самая элегантная дама на курорте, безупречно сложенная женщина лет сорока с огненными глазами, уже начинающими тускнеть. Эта женщина, тонкая и гибкая, как хлыст, великолепно знала действие своих чар, — с их помощью она одерживала все новые и новые победы, ибо без побед не мыслила себе жизни! Уэстон учтиво поднялся. Курортная львица бросила на Матильду короткий оценивающий взгляд и сказала с улыбкой:

— Совсем другой тип. С этой девочкой я не могу состязаться. Мы слишком разные!

Стоило Уэстону заговорить с дамой и на секунду повернуться спиной к Матильде, как девушка поспешными шагами направилась к выходу, — она шла той же дорогой, что и три крестьянки.

А элегантная красавица, пленница своего холодного сердца, вся жизнь которой состояла из одних только сражений — утром — у зеркала, днем — на файф-о-клоках и ночью на балах, — отправилась вместе с Уэстоном к террасе отеля, где в эту минуту заиграл оркестр.

Матильда исчезла за деревьями парка. Так кончилось ее первое любовное приключение. Девушка глубоко задумалась и не заметила трех крестьянок. Они сидели на перевернутых корзинах, держа в руках по толстому ломтю хлеба, отрезанному от огромной ковриги. На хлебе лежали куски белого, как мел, козьего сыра, крестьянки разрезали его своими перочинными ножиками прямо на хлебе, а потом отправляли в рот.

Матильду охватило радостное чувство освобождения, как после удачно выдержанного экзамена. При каждом шаге она невольно радовалась своей упругой походке, своей грации и здоровью. Девушка наслаждалась молодостью — ничего другого ей не надо было.

В этот безоблачный день солнце казалось неподвижным, словно оно задумало не уходить за горизонт. Мать пастора накрыла стол в саду, поставив в середину домашний пирог, обсыпанный сахарной пудрой. Среди клумб, оживленно беседуя, прохаживались пастор и его друг детства; приятель Паули только что приехал, он хотел провести в пасторском доме несколько недель — свой отпуск.

Господин Зилаф, молодой человек со спокойным лицом без особых примет, голубоглазый и светловолосый, мог бы послужить для природы моделью, если бы она задумала создать тип, так сказать, нормального солидного мужчины; Зилаф производил впечатление человека решительного, которому ни град, ни буря не помешают идти к намеченной цели. Молодой врач никогда не испытывал ни отчаяния, ни чрезмерной радости. Он был — само благоразумие. Больные доверяли Зилафу. Уже в молодости он достиг всего, к чему стремился, и был доволен своей судьбой.

Когда Матильда открыла калитку, друзья детства — им обоим было по двадцати пяти — как раз подходили к столу.

В этом доме Матильда находилась под надежной охраной матери пастора, да и сам Паули был на страже ее девичьей чистоты. Поэтому господин Зилаф подал руку девушке так, словно они были старыми добрыми приятелями.

Мать пастора взяла кофейник, чтобы налить кофе, а Матильда положила кончики пальцев на край блюдечка, прижав локти к туловищу и машинально приняв позу, при которой ее тонкая талия вырисовывалась особенно красиво.

Паули, беседовавший с Зилафом, восторгался великими творениями литературы. Эти творения стояли на самом видном месте в его кабинете. Но мать пастора в раздумье покачала головой: не так давно она взяла к себе в дом слабоумную девушку, эпилептичку, чтобы уберечь несчастную от сумасшедшего дома.