Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

— Вот вы говорите романы, романы, — начала она. — А когда я спросила вчера Марту — хочет ли она мыть посуду, девушка ответила: «Какая разница — хочу я это делать или нет. Мне все безразлично». Да, да, господин Зилаф, на своем веку я насмотрелась всяких драм и трагедий. Жизнь каждого прихожанина — целый роман. А помочь по-настоящему мы никому не можем.

В последние несколько недель Матильда получила огромное наслаждение от чтения тех книг, о которых Паули беседовал со своим другом. И все же каждый раз, перевернув последнюю страницу, она мысленно возвращалась к красной книге сказок. Не обратив внимания на снисходительную усмешку Зилафа, Матильда тоже возразила пастору:

— По-моему, все, что говорится в романах, уже давно написано в сказках, в лучших из них.

Но Паули не согласился с ней. На нескольких страницах невозможно изобразить судьбы и переживания людей с той проникновенностью, с какой они изображены в романах великих писателей.

Тогда Матильда, вся во власти сказки о матери, которая зимней ночью отправляется на поиски Смерти, унесшей ее дитя, начала рассказывать.

Два воробья слетели с яблони прямо к крошкам пирога, лежавшим на гравии, и с места в карьер накинулись друг на друга. Еще три воробья камнем упали на то же место.

— У дверей избушки сидела Ночь. В ее черных волосах сверкали алмазы. «Скажи мне, куда Смерть унесла мое дитя?» — «Ты ее не догонишь, — ответила Ночь. — Смерть быстрее молнии. Но если ты еще раз споешь мне те песни, которые пела своему больному сыночку, я укажу тебе дорогу. Целыми сутками я просиживала у твоей двери и слушала тебя».

Мать спела все свои песни и очутилась у Моря. Море сказало ей: «На дне морском много прекрасных жемчужин, но ни одна из них не может сравниться с твоими глазами. Дай мне твои глаза, тогда я помогу тебе». Мать выплакала глаза, и Море разрешило ей перебраться на другой берег…

Теперь из-за крошек пирога дралось уже около десятка воробьев. На клумбе с гвоздикой стоял белый котенок и терся розовым носиком о листья.

— На другом берегу, — продолжала Матильда, — рос куст шиповника, занесенный снегом. «Мне холодно, — сказал он матери, — согрей меня». И мать обняла куст шиповника…

Матильда прижала руки к груди, она переживала каждое слово сказки.

— «Крепче, крепче», — говорил куст. И мать все крепче прижимала к себе шиповник, а его шипы все глубже впивались ей в тело. Наконец из сердца матери потекла кровь, и на кусте, запорошенном снегом, распустился большой цветок. Слепая, истерзанная мать побрела дальше и очутилась за оградой сада, в котором цвели тысячи самых разных цветов…

Горные вершины заглядывали в пасторский сад, два толстых шмеля ткали солнечный день, яблоня с тихим шелестом поворачивала к свету свои серебристые листочки, цветы, покачиваясь от легкого ветерка, шептали друг другу продолжение сказки, а разросшийся куст шиповника у калитки, казалось, знал, кому он обязан таким обилием цветов.

— Слепая мать стояла одна-одинешенька в чужом саду и вдыхала аромат цветов, не видя их. Но вдруг на нее пахнуло ледяным холодом — перед ней стояла Смерть. Смерть возвратила ей зрение и сказала: «Среди тысяч цветов в этом саду — твое дитя. Если ты его узнаешь, я верну тебе его». Мать бросилась к маленькому цветку крокуса, склонившему набок головку. «Вот мое дитя! Вот мое дитя!» — «А ты уверена, что это твой ребенок? Ты уверена, что не спутала его с цветком, который растет рядом?» — «Да, это — мой сыночек. Я узнала его по биению сердца». — «Тогда пойдем, — сказала Смерть и повела мать к глубокому колодцу. — Посмотри вниз!» На дне колодца мать увидела здоровых веселых ребятишек, они сидели под деревом со своей красивой матерью и отцом. Но рядом с отцом стоял его будущий убийца, положив голову на плаху. «Когда твой сын вырастет, — сказала Смерть, — он станет одним из этих двух. Кем из них — я не скажу. Теперь решай, хочешь ли ты по-прежнему, чтобы я вернула тебе твое дитя?»…

Матильда понурила голову.

С конька крыши слетел воробей и запрыгал по скатерти, склевывая крошки, — так неподвижно сидели люди за столом.

— Наверное, ты много раз перечитывала эту сказку, — сказал Паули. — Ты ее так хорошо рассказываешь.

— Тысячи раз, — ответила взволнованная Матильда.

С клумбы гвоздики как бешеный соскочил котенок — ему было всего шесть недель от роду. Котенок пронесся сквозь стайку воробьев, взлетевших на воздух, и, встав на задние лапки, зацарапал когтями стену.

— Да, все матери одинаковы. Все матери! — тихо сказал Зилаф. — Когда отец умер, моя мать осталась без средств. Боже мой, до чего же мы были бедны. Двадцать лет мать гнула спину только ради меня… Зато теперь ей живется хорошо. Да, ей живется хорошо.

— Потому что у нее хороший сын, — сказала мать пастора многозначительно.

«Да он, кажется, покраснел», — подумала Матильда.

— А у тебя, мама, какой сын?

— Бери пример с твоего друга. Я уверена, что господин Зилаф не разгуливает в одной рубашке перед своими больными.

Мельком взглянув на Матильду, Зилаф понял, что девушка заметила его смущение. Теперь она сама смутилась и опустила глаза. Котенок как раз вовремя вскочил на колени к Матильде и, выпустив когти, начал взбираться к ней на плечо; он без конца сползал вниз, но все же достиг своей цели, а потом сразу же перебрался на другое плечо. Через секунду он уже снова спрыгнул на колени к Матильде и замурлыкал.

Чтобы помочь котенку в его опасном предприятии, Матильда беспрестанно меняла положение своего гибкого тела, следовала за каждым движением котенка. При этом Матильда так низко опустила голову, что Зилаф, не рискуя встретиться с ней взглядом, мог любоваться девушкой все то время, пока котенок совершал свое трудное путешествие.

Паули торопливо подошел к калитке, выхватил из рук мальчика в ливрее письмо директора курзала и тут же прочел его. Рассерженный, он вернулся на прежнее место. Тогда Матильда подробно рассказала, как директор прогнал из парка трех крестьянок. Услышав это, пастор стукнул кулаком по столу, чашки зазвенели, а котенок в испуге вскочил на коленях у Матильды и приготовился прыгнуть на клумбу с гвоздикой.

— Не забывай, Паули, что у тебя гость, — сказала мать.

— Больше я не намерен щадить самодура и лицемера. — С этими словами Паули отправился к себе в кабинет. Часам к двенадцати ночи воскресная проповедь была написана.

Паули мог быть доволен этим воскресным днем: погода не благоприятствовала гулянью, и на церковных скамейках сидели крестьянки даже из самых дальних деревушек; многие надели свои пестрые праздничные наряды. Среди прихожанок были и трое обиженных. Возле кафедры стояли также несколько мужчин. Маленькие артистки, изображавшие цветы, обступили алтарь, а на передней скамейке сидели мать Паули, Матильда, Зилаф и еще двое приезжих — красивая седая англичанка и Уэстон, случайно встретивший Матильду у церкви и последовавший за ней. Церковь была полна.