Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

— Почему вы так думаете?

— Потому что он не пришел бы сразу к вам в дом.

— Но ведь его пригласила матушка, — сказала Матильда, ставя по одной гвоздике в высокую одноцветную фарфоровую вазу, которую вот уже лет сто расписывало время на свой вкус и лад, покрыв глазурь целой сетью тонких, как волоски, трещинок.

— Он человек достойный, и ему очень понравилась проповедь.

— А я ее совсем не слушал, — со вздохом признался Зилаф.

Заметив, что молодой человек опустил голову, Матильда бросила на него быстрый взгляд.

— Он придет сюда только ради вас, фрейлейн Матильда. Вы ведь сами это отлично знаете.

Матильда спрятала лицо в гвоздики. «Что вы себе вообразили? — сказала она им. — Ведь я совсем девочка, а он объездил весь мир».

«Ну и что ж, может быть, во всем мире он не встретил такой девочки».

Матильда с трудом удержалась от смеха, ведь она чуть было не опрокинула кувшин с гвоздикой.

— А мне не до смеха. Я предпочитаю, чтобы он сюда вовсе не приходил, — сказал Зилаф, смущенно улыбаясь.

Но Матильда была не в силах продолжать этот разговор. Ни один мужчина до сих пор не говорил с ней так. Она выбежала из комнаты. А Зилаф начал беспокойно переступать с ноги на ногу, словно его остановили по дороге на вокзал и он рискует опоздать на поезд.

Не успел Уэстон закрыть за собой калитку, как две его карликовые таксы, коричневые и невероятно тоненькие, похожие на полуторамесячных котят, уже оказались в комнате. Они вихрем пронеслись под столами и стульями, быстро обежали всю комнату вдоль стен, а потом вдруг как вкопанные остановились перед Матильдой, которая осторожности ради подняла обеими руками поднос с чашками и, опустив голову, посмотрела на острые мордочки, обращенные к ней.

Котенок белый, как фарфоровая безделушка, чинно сидел в углу кресла, наблюдая за всем происходящим.

У одной из такс дрогнул мускул, дрожь передалась ее товарке, и вот они обе сорвались с места, обежали комнату и стремглав вылетели в сад. Через секунду они уже послушно трусили за Уэстоном с таким неправдоподобно невинным видом, словно не отходили от него ни на шаг. Тонкие язычки такс свисали вниз наподобие розовых флажков.

Матильда тем временем ставила широкий поднос с чашками на маленький столик. Она чувствовала на себе взгляд Уэстона, который с улыбкой ждал, пока девушка снова выпрямится. Теперь ей надо было хорошенько взять себя в руки, чтобы с той простотой и естественностью, какие были ей свойственны, представить друг другу обоих молодых людей, оказавшихся в этой комнате ради нее. И Матильда выполнила все, что требовалось. Потом она подвинула кресло матери Паули и помогла старушке усесться поудобнее. Только сейчас она почувствовала, как тревожно бьется ее сердце.

Таксы усердно обнюхивали ковер у кресла, где в надменной позе восседал котенок и еле заметно поводил глазами. Они делали вид, будто даже не подозревают о его существовании.

Но в конце концов собаки не выдержали: они поставили лапы на кресло и так скорбно наморщили лбы, что гордый котенок мигом утратил всю свою спесь и, повалившись на спину, стал перекатываться с боку на бок. Игра началась.

Четверо собеседников услышали лай и мяуканье и увидели белое брюшко котенка, а рядом с ним острые мордочки такс, плотно прижатые к ковру.

Возня трех молодых зверьков отвлекла всех присутствующих от разговора о проповеди Паули. Даже мать и та залюбовалась таксами. Матильда, всегда чувствовавшая себя ближе к животным, чем к людям, совсем забыла о существовании обоих соперников.

Девушка не в силах была противиться соблазну. Она присела на корточки, и таксы тут же кинулись к ней, виляя хвостами и облизываясь. Котенок, все еще полулежа, поднял лапку, как бы приглашая продолжать игру, но, почувствовав себя отвергнутым, начал с безразличным видом приглаживать свою взъерошенную шерстку. А потом, крадучись, залез под стул, сел прямо и неодобрительно воззрился на своих приятельниц — такс.

Одна из них барахталась в руках Матильды и сердито лаяла на другую, делая вид, будто совершенно всерьез обороняется от сестрицы, которая то извивалась, словно уж, то, наморщив лоб и предав своей мордочке елейное выражение, обольщала свою новую подругу — Матильду.

Уэстон поймал взгляд смущенно улыбавшегося Зилафа, который, казалось, извинялся за ребячество Матильды.

— Наверное, у вас есть собаки? — спросил Уэстон Матильду.

Матильда отпустила барахтающуюся таксу и встала с пола.

— Да, у меня есть сеттер! Но он состарился и стал ужасно высокомерным, настоящим снобом. Восседает у своей конуры с таким видом, словно у него хризантема в петлице.

— Тогда, прошу вас, возьмите этих такс. Они не снобы. И у меня еще две таких же.

— Спасибо, большое спасибо! — сказала Матильда и кликнула собачонок. Но те и не думали подходить к новой хозяйке. Они обнюхивали липу, росшую в кадке.

Покинутый котенок решил воспользоваться своей давней привилегией: медленно вылез он из-под стула, вскочил на колени к Матильде и разлегся, сложив передние лапки крест-накрест на собственном брюшке. После этого котенок бросил равнодушный взгляд на такс, которые уселись под липой в полутемном углу комнаты, скромные, как две новорожденные косули. Игра кончилась.

Зилаф сидел во главе стола напротив Матильды и, не отрываясь, смотрел на сплошной ряд суконных пуговиц на лифе, обтягивающем грудь девушки. Несмотря на всеобщее веселье, он казался удрученным.

Как сквозь сон слышал молодой врач смех и болтовню собеседников; в его сердце закрался страх, и он решил действовать не мешкая. Сегодня же вечером он поговорит с матерью Паули, а если судьба обернется против него, немедленно уедет.

По годам Уэстон и Зилаф были почти ровесники, но Уэстон намного превосходил молодого врача и опытом и интеллектом, еще в церкви он угадал состояние Зилафа и теперь, глядя на Матильду, думал: «Ведь ей всего семнадцать. Что она знает о людях! Дитя. Разве она может любить и выбирать?»

Вероломно покинув прежнего хозяина, таксы быстро подбежали на своих кривых ножках к миске с молоком, которую Матильда поставила в кухне на пол.

Над горными вершинами небо еще алело, но сады уже были по-вечернему сумрачными; Матильда и Зилаф вышли из пасторского дома и отправились к ратуше — они хотели зайти к Паули на заседание муниципалитета. Золотистая дымка окутала коричнево-зеленую долину, благоухавшую особенно сильно в этот час, когда жаркий день сменила вечерняя прохлада. Матильда надела шерстяную безрукавку собственной вязки.

Дрожащее облако мошкары расступилось перед влюбленными, освободив узкую тропку, — они могли идти по ней, только касаясь друг друга плечами. Зилаф взял Матильду под руку. На кусте ежевики шевельнулась ветка — какая-то птица проснулась. Запоздавшая белая бабочка порхала совсем близко от земли.