Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Он думает, что нашел путь к примирению. В подвале казино до сих пор стоит старый стол для игры в буль. Господин директор давно уже требует, чтобы эту игру разрешили. А самое главное, что от игры курорт получит весьма солидный дополнительный барыш. При этих словах лавочник взглянул на Паули.

— Правда, вы, господин пастор, из моральных соображений против игры в буль. Но согласитесь сами, вам все же следует пойти навстречу господину директору. В вашей прекрасной проповеди вы, как говорится, перехватили через край. Меткую фразу нашего дорогого поэта Готфрида Келлера «Брехали прежде псы одни» вы обратили против директора, и за эти слова отвечаете вы, а не Готфрид Келлер.

Указательный палец лавочника с быстротой молнии метнулся к груди Паули.

— Не обижайтесь, господин пастор… У меня будут вот какие предложения: во-первых, право наших сограждан пользоваться общественными парками впредь не должно нарушаться. Во-вторых, господин директор, со своей стороны, может снова разрешить игру в буль. А теперь, господа, слушайте! Последний пункт устроит все стороны! Треть доходов от игры поступает в кассу курорта, треть — в казну общины, наконец, последнюю треть получит господин Паули для оказания помощи бедным горцам. Я думаю, это решение будет приемлемым для всех. Мы добьемся мира за счет Приезжих, а им ничего не стоит оставить у нас лишнюю тысчонку-другую.

Лица снова прояснились. Директор с облегчением вздохнул, да и Паули, никогда не забывавший о тяжелой нужде горцев, ничего не мог возразить. Он хорошо понимал, что одними благотворительными спектаклями делу не поможешь. Не станет же он каждый день выступать перед прихожанами в ночной рубашке.

Дружной гурьбой все снова отправились в кабачок ратуши. На этот раз лавочник заказал «три рюмки самого лучшего». Под самым лучшим он подразумевал «децале». Сегодня «децале» было ему по карману. Дело в том, что в его лавке уже много лет пылился большой кусок зеленого сукна. Этим сукном он намеревался обить стол для игры в буль.

Курортная публика сидела под открытым небом, за столиками, залитыми светом. Оркестр на террасе курзала играл танго, но ему безучастно внимал лишь звездный небосвод. Среди праздного люда, медленно двигавшегося двумя встречными потоками мимо освещенных витрин, Паули и жених с невестой выделялись уже своей походкой, они единственные торопились домой.

Но вот городские огни остались где-то позади. Только звезды по-прежнему блестели. Была ночь, и пахло травами. Матильда шла между Паули и Зилафом.

Она чувствовала, как легко ступают ее ноги и как при каждом шаге широкая юбка бежит ей навстречу, ласково касаясь колен. Только рука, которую держал Зилаф, была словно чужая. Матильда совсем не чувствовала ее.

На том месте, где они поцеловались, Зилаф взглянул на Матильду. У девушки подогнулись колени.

Паули, размахивая тростью, как всегда не достававшей до земли, обогнал их на несколько шагов.

— Если хотите целоваться, — сказал он, закинув голову, — имейте в виду, я ничего не вижу.

— Можешь смотреть, — сказал Зилаф.

Матильда вырвала руку. На глаза у нее навернулись слезы. Опустив голову, она медленно нагнала Паули и взяла его под руку.

— Милая моя, он ведь не хотел тебя обидеть.

Закусив губы, Матильда подавила рыдание.

Мать поджидала их у калитки. Паули подошел первый и с сияющим лицом сообщил ей о помолвке. От изумления старушка поднесла руки к вискам.

— Как же это случилось?

— Случилось, и притом без нашего участия. Вот так-то, — сказал Паули.

И тогда старушка поступила так же, как пятьдесят лет назад поступила ее мать: она взяла руку Матильды, подняла ее и торжественно повела невесту в дом. Они молча взошли по лестнице. Проводив Матильду до самых дверей комнаты, мать Паули бережно поцеловала ее в лоб и легонько втолкнула в комнату.

Несколько минут Матильда стояла неподвижно. Она не могла себе представить свою будущую жизнь с Зилафом. В семнадцать лет душа сливается с природой, и все бесплотно, как белая ночь.

Матильда села на ковер у кровати и положила щеку на скрещенные руки. Глаза у нее были широко открыты. Потом она вдруг улыбнулась… Она явственно представила себе свои старые детские подвязки — по краям подвязки всегда вытягивались. Сквозь материю просвечивали темные резиновые нити. Ну конечно, ведь она постоянно подтягивала их кверху, а потом внезапно отпускала… но как неожиданно околел в деревне бык…

Даже теперь, вспоминая это необычайно сильное коротконогое и коренастое животное, она испытывала страх. Завидев быка, Матильда убегала, пряталась за деревьями. В местной газете помещались длинные статьи с родословной быка. Матильда никогда бы не поверила, что племенной бык может стать таким же знаменитым, как актер. А новые подвязки вначале обязательно натирали ноги. На коже выше колен появлялись широкие красные полосы. Лишь бы Зилаф их не увидел. Он стоит в дверях коровника. Почему он так уставился на нее? Зилаф страшно сильный. Это — замечательно. Но лучше она все же спрячется за деревом…

Когда Матильда проснулась, она увидела, что сидит в той же позе, в какой задремала накануне. Голова ее покоилась на скрещенных руках. Уже забрезжил рассвет.

Девушка наполнила таз ледяной водой и окунула в нее лицо. В доме еще не было слышно ни звука. Матильда решила сойти в сад в одних чулках и посмотреть, как солнце всходит из-за гор.

У ее двери в стеклянной вазе стояли белые розы на длинных стеблях. Должно быть, Зилаф вчера вечером еще раз сходил в город, чтобы купить ей цветы.

— Боже мой! — прошептала она. — Боже мой!

В полдень Матильда встретила Зилафа в фруктовом саду за домом. Она медленно пошла к нему, безжизненно опустив руки. Его поцелуй был как мгновенная вспышка молнии.

Матильда пристально смотрела на жениха, и ей казалось, будто страшный удар топора рассек ее жизнь, отделив прошлое от настоящего.

Вечером, когда спустились сумерки, кто-то чужой подошел к калитке. Матильда выбежала в сад. Она увидела Астру в том же самом материнском черном платье, какое девушка надевала два года назад на похороны Розы. Теперь платье стало ей впору. Может ли она переночевать в пасторском доме, или ей надо идти в гостиницу?

— Ну конечно, ты останешься здесь! В моей комнате! Там стоят две кровати… О Господи, что с тобой случилось?

Глаза у Астры были тусклые и безжизненные.

— Ты все узнаешь. Из-за этого я и приехала.

За столом дочке нотариуса пришлось рассказать матери о том, как живется ее родителям и что новенького слышно в деревне. Когда Астра осталась вдвоем с Матильдой, она сказала:

— Юлия повесилась в лесу. Она была беременна. В деревне говорят, что ребенка ей сделал собственный отец. Кто знает?