Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

— Она должна мне свыше пятисот франков. Столько же, сколько я плачу в месяц за квартиру. Хорош бы я был, если бы слушался тебя.

Матильде вспомнилась фраза из красной книги сказок, которая много лет назад перевернула всю ее душу. И молодая женщина произнесла эту фразу вслух, забыв, что она не одна.

— Не дай погаснуть звезде.

— Это еще что такое?

— Кто даст погаснуть звезде, тот станет нищим.

— Если я буду слушать тебя, то наверняка стану нищим.

Только сейчас Матильда очнулась. На вид еще совсем подросток, в этот миг она казалась немолодой, поблекшей женщиной.

— Ты уверен, что девочке не потребуется еще одна операция?

— Может быть, и потребуется. Пускай тогда отвезет ребенка в больницу для бедных.

— Врачи не будут знать, как протекала болезнь. Вдруг они ампутируют ей руку?

— А я тут при чем? Я не Господь Бог.

— В некоторых случаях ты мог бы им стать. Разве ты не хочешь этого?

— С твоими фантазиями не проживешь.

Матильда говорила спокойно, хотя внутри у нее все клокотало:

— Ты купил себе машину, и все же в этом году твои сбережения оказались в два раза больше, чем в прошлом. Ты все равно разбогатеешь, только не так скоро.

— В мои дела не вмешивайся, они тебя не касаются, — с раздражением закричал Зилаф.

Матильду словно пронзил электрический ток.

— Ты будешь лечить девочку?

— Нет. Вызови, пожалуйста, следующего пациента.

— Я больше никого не вызову. — Матильда сорвала с себя белый халат и выбежала из комнаты.

За эти три года перед глазами Матильды прошло немало нужды и отчаяния. Многим больным она помогала втайне от Зилафа. Она научилась красть из стеклянного шкафчика лекарства для людей, чья нищета казалась ей беспросветной. Каждый раз она открыто возмущалась, видя, что Зилаф гораздо внимательней обходится с состоятельными пациентами, чем с бедняками. Их он вообще иногда отказывался лечить. В сердце Матильды просыпалось чувство безудержной ярости. Человек, с которым она связала свою судьбу, не должен быть таким жестоким. Жестоким, как сама жизнь. Она боролась не только за себя, но и за Зилафа.

На родине Матильды частенько говорили о ком-нибудь: «Он хороший муж. Не пьет и не бьет свою жену».

В понимании Зилафа круг «обязанностей» хорошего мужа, раз и навсегда очерченный им, был куда шире. Зилаф гордился своей молодой красивой женой и делал для нее все, что только мог. Но как раз то, что для Матильды являлось самым важным, он не мог ей дать. Зилаф не понимал Матильду, не понимал ее благородного мужества, ее способности заглядывать в свое сердце и жить по законам, продиктованным им. Матильда жила богатой внутренней жизнью, а ее муж интересовался только внешними благами. И все же, несмотря на поистине разительное несходство их характеров, ощущаемое Матильдой в тысяче повседневных мелочей, она продолжала бороться за Зилафа с упорством, какое иногда присуще мягким натурам.

Зилаф пришел домой под вечер, утомленный тяжелым днем, и лег в гостиной отдохнуть. Поспав минут десять, он уже снова почувствовал себя бодрым. Зилаф был человеком завидного здоровья, его силы быстро восстанавливались.

Матильда долго подбирала в магазине тарелки. Зато эти три тарелки имели желтоватый оттенок, такой же, как и весь сервиз.

За ужином никто не проронил ни слова. Потом Зилаф взялся за газету, а мать ушла в свою комнату. Матильда чувствовала себя неприкаянной.

Она органически не выносила размолвок, и ей всегда казалось, что она сама во всем виновата.

Лечь спать, не примирившись с мужем, было для нее невозможно, и на сей раз она решила взять вину на себя и попросить прощения. Просто она, мол, слишком разволновалась.

— Ладно. Не будем больше об этом говорить, но впредь держи себя в руках.

Однако сегодня Матильда хотела не только примирения. Измученные глаза больной девочки были устремлены на нее. Мать девочки в отчаянии гладит негнущуюся ручку.

Все, что делала Матильда в этот вечер, она делала как бы в полусне. Она сняла с себя кружевной шарф, который обычно повязывала на ночь. Обнаженные руки лежали поверх голубой, нарядной ночной сорочки.

А потом Матильда распустила свои тяжелые косы, аромат которых вдохнул жизнь в их безжизненную супружескую спальню, и посмотрела на мужа из-под полуопущенных век. Она одарила Зилафа странно-печальным и в то же время многообещающим взглядом, на ее полуоткрытых губах скользнула улыбка.

Очарованный Зилаф прошептал:

— Я ведь совсем не такой… Ты же знаешь.

— Знаю. Знаю. — Матильда привлекла его к себе.

Утром, пока Матильда еще лежала в постели,

Зилаф написал матери больной девочки, что она может явиться к нему с дочкой на прием.

Но у Матильды было тяжело на душе, она казалась себе женщиной, торгующей своей любовью. Уязвленная гордость не давала ей покоя. Осадок от этой ночи остался, какой-то червячок беспрестанно грыз ее.

Уже в те минуты, когда Матильда, лежа в постели, наблюдала, как одевался Зилаф, она ощутила то, что осознала разумом много позже; отдавшись в эту ночь Зилафу вопреки своему сердцу, она стала отходить от него.

И хотя Зилафу в иные ночи удавалось преодолеть стену между ними, яд презрения, убивающий страсть, все глубже проникал в чуткую душу молодой женщины.

А он ничего не замечал. И поскольку Матильда, которую можно было оскорбить или обидеть, но нельзя было развратить, еще не помышляла о разрыве, жизнь их внешне текла по-старому. Матильда не была склонна к быстрым решениям.

Однажды, вернувшись с приема раньше обычного, Матильда застала в гостиной Паули. Положив обе руки на набалдашник трости, пастор неестественно прямо восседал на одном из их неудобных дубовых стульев с высокой спинкой. Он озирался вокруг с видом человека, решившего ничего не покупать в этом мебельном магазине. Паули даже не снял шляпу.

Матильда радостно обняла его и расплакалась. На секунду ей показалось, что вновь вернулись последние денечки ее девичьей жизни. Она никак не могла унять слезы.

— Почему же ты плачешь, детка? Почему?

— Потому что я тебя вижу. Только поэтому!

Вся сияя от радости, она взглянула на пастора и увидела в его добрых глазах ту же радость.

Паули отступил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть сестру, а Матильда, улыбаясь и плача одновременно, смотрела на него, вспоминая, каким ребенком была она в те времена, когда гостила в пасторском доме.

— Ты просто красавица, — воскликнул Паули, стараясь разглядеть на мягком лице Матильды новые черты, присущие лишь зрелым женщинам.

Покраснев, Матильда опустила ресницы, и две большие слезы чуть было не поведали Паули всю историю ее брака.

— Видишь, как я радуюсь твоему приезду, — поспешно сказала она.