Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Этот поезд был последним. По стеклам сбегали капли дождя. «Ночь плачет», — подумала Матильда. Сама она не в силах была плакать. Шесть прошедших лет налили ее тело свинцом и так иссушили, что на лице вдруг резко обозначились скулы.

Настоящее ничего не сулило Матильде. Она открыла красную книгу сказок.

«Когда король увидел, как чиста девочка-безручка и какая она красавица, он приказал сделать ей серебряные руки и взял ее в жены».

Матильда переложила письмо Уэстона, служившее ей закладкой, на следующую страницу. «…И я спросил Вас, где мы проведем наш медовый месяц». Да, с этим покончено. «Король отправился на войну. Королева родила ребенка и послала гонца с радостной весточкой. Но черт, который всегда замышлял зло против доброй королевы, подменил письмо другим; в нем говорилось, что королева, мол, родила на свет оборотня. Тогда король велел ее убить. Но старая мать-королева не решилась выполнить жестокий приказ. Она отвела безручку в лес и бросила ее там на произвол судьбы».

Матильда оторвала глаза от книги. Поезд мчался сквозь ночной мрак. Ах, почему она не разгадала Зилафа шесть лет назад? Теперь она тоже брошена на произвол судьбы. Она возвращается домой. Последним поездом. Не лучше ли было пойти в гостиницу? И что ждет ее завтра?

Матильда пересела в местный электропоезд, состоявший всего-навсего из трех вагонов. Поезд подъезжал к деревне. Поденщики и бедняки горцы, всю дорогу молча посасывавшие свои трубочки, безмолвно кивали, когда один из них произносил: «А корову-то мне пришлось продать», — и опять погружался в долгое молчание. На маленьком полустанке никто, кроме Матильды, не сходил.

— Добро пожаловать, Матильда, — сказал начальник станции. — Как поживаешь?

Шел дождь. Они спрятались под навесом у кассы. Здесь продавалась всякая мелочь: сигареты, почтовая бумага с цветными картинками и сласти для детей. Рядом с кассой стоял синий автомат, выбрасывающий шоколадки, на верху автомата было прикреплено зеркальце. У Матильды стало еще тяжелее на душе. Как отнесется к ее решению мать?

— Что вам пишет Мария?

— Вот уже два года, как я не имею от нее известий.

Два года назад дочь начальника станции эмигрировала в Боливию.

— Добро пожаловать! — С этими словами начальник станции погасил свет. Ведь последний поезд уже ушел. Начальник станции жил один-одинешенек.

Деревня была расположена на сто метров ниже станции. Матильда пошла по крутой извилистой тропе. Ночь была темная, хоть глаз выколи. Нигде ни огонька. Хорошо, что Матильда знала каждый поворот дороги. Говорливый ручей, казалось, рассказывал всем и каждому, в какой глуши затерялась деревня. Из темноты вдруг выступил массивный дом из белого камня. Матильда была у цели. Она стукнула деревянным молотком в дверь. Сердце у нее сжалось.

— Боже милостивый, неужели это ты?

— Да, мама.

— Входи поскорей, ты совсем промокла… Но как это ты вдруг собралась к нам?

По тому, как Матильда ставила свой саквояж и оглядывалась вокруг, мать сразу поняла, что она приехала неспроста. Взглядом мать испуганно спросила Дочку: что случилось?

— Завтра я тебе все расскажу. А теперь мы снова вместе, мама… Мне очень хочется спать.

— Тогда я тебе сразу постелю… — Тревожные мысли не оставляли мать.

Печь была уже протоплена. Матильда села на лежанку. Ей казалось, будто она сидит на крышке толстых теплых часов, чьи стрелки движутся необычайно медленно, отмеряя часы жизни.

На столе в своей девичьей комнате Матильда увидела розовую промокашку, на которой она много лет назад нацарапала человечка. Из глаз у нее хлынули спасительные слезы.

Матильда оставила окно открытым. Наутро с нее сразу слетел весь сон. Щеки, плечи и руки молодой женщины были холодные от терпкого осеннего воздуха. Из кузницы доносился стук молота. Но Матильде казалось, будто само утро ударяет молоточками по солнечным лучам, которые, подобно струнам гигантской арфы, тянутся через всю комнату. Над лугами клубился легкий туман.

Матильда вдруг почувствовала, что с прошлым покончено и что она свободна, как птица. Одним быстрым движением она сбросила ноги с кровати и рывком подняла рубашку до самого подбородка. Встав на цыпочки и распрямив плечи, она разглядывала в зеркале свое стройное тело.

На столе в столовой стоял кофейник под ярко-красным шерстяным колпаком. Мать хлопотала в саду возле ульев. Соты были полны меда. Мать собиралась метать сегодня мед. Она рассчитывала получить на четверть центнера больше, чем обычно. Год был особо удачный; в конце недели она хотела отправиться в город и продать мед.

Матильда разыскала свои старые лайковые перчатки, на голову она надела шляпу с белой сеткой. Вся в белом, она стояла под деревьями, синими от слив, точь-в-точь деревенская девушка в подвенечном наряде.

Мать и дочь с улыбкой поцеловались через сетку и начали вынимать золотистые соты. Пчелы сердито копошились в улье. Самые отважные в боевом задоре налетали на сетки. Но разбойницы — мать и дочь — все же унесли свою добычу. Их сопровождал целый рой встревоженных пчел.

Мать бережно сняла восковые пленки и поставила в центрифугу блестящие соты.

— А теперь давай-ка выпьем кофейку.

Но в глазах матери Матильда прочла немой вопрос: «Расскажи мне прежде всего, что случилось?»

Пока Матильда шла к столу, ей казалось, будто время потекло вспять. Двенадцать лет назад в маленьком семейном пансионе мать сказала ей за утренним кофе: «Тебе уже нельзя бегать голышом при всем честном народе». И постаралась как можно осторожнее объяснить тайну зарождения новой жизни. Не успела она произнести первых слов, как четырнадцатилетняя девочка лишилась чувств. Теперь дело обстояло как раз наоборот, теперь ей самой предстояло осторожно объяснить матери то, что так трудно выразить словами.

Матильда растерянно взглянула на мать, наливавшую кофе. Может, сказать ей, что Зилаф уже несколько лет имеет любовницу? Но разве только в этом дело? Просто это лишний раз доказывает, что они совсем разные люди. Может, рассказать о том, как грубо, с каким торжеством он сообщил ей о самоубийстве отца? Или о том, что он ее побил? Побил ни за что ни про что. Он, который связан с другой женщиной. Но Матильде тогда будет стыдно за Зилафа, мать придет в ужас и все же так и не узнает правды. Паули понимал ее с полуслова, да и Уэстону не пришлось бы ничего объяснять.

Матильда отодвинула масленку.

— Знаешь, мама, жизнь у нас не ладилась с самого начала. Несмотря на все наши старания. И мои и Зилафа. Ведь себя не переделаешь.

Лицо матери посветлело. Казалось, она подумала про себя: «Лишь бы не было чего-нибудь похуже». Усмехнувшись, она сказала: