Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Уэстон взял руку Матильды и стал осыпать ее короткими поцелуями.

— Я хотел с тобой поговорить.

Вспышки молний то и дело освещали ели и сплошную завесу дождя, а Уэстон в это время рассказывал Матильде о задуманном им труде и объяснял, почему он собирается жить не в Англии, а в Швейцарии. И Матильда, бесконечно обрадованная, с недоверием спрашивала, хочет ли Уэстон поселиться здесь ради самой страны или же только ради нее?

Уэстон ответил шуткой, за которой скрывалась правда:

— Ты и Швейцария для меня неотделимы, а я ведь с тобой.

Теперь на прогалине, почти над самой землей, плясали безобидные огни — расшалившиеся дети молний, а невидимая плотина на небе снова закрылась; внезапно все стихло.

Но потом старый бог грома и молний на секунду опять залил весь мир ослепительным светом и произнес свое громовое слово, потрясшее и небо и землю.

— Ого! — сказала Матильда.

Рано утром Матильда в одной ночной рубашке подошла к окну. Насколько она могла судить, лес не понес урона. Молнии пощадили ели, даже сучья и те не были обломаны бурей. И все же лес изменил свой облик. На ветвях стало меньше хвои. Казалось, ураган сорвал с каждой ели одно из ее зеленых покрывал. Верхушки еще только выпрямлялись, очень осторожно, с опаской.

— Деревья похожи на людей, спасшихся от большой беды, — сказал Уэстон, — сейчас они беседуют за рюмкой коньяка, вполне разумно беседуют, хотя еще не оправились от пережитых страхов.

Прогалина превратилась в озеро, поросшее травой. Ручей стал многоводным и быстрым. От земли и от леса подымался пар. Зато безлесные горные вершины, ночью первые принявшие на себя удар стихий, одинокие вершины, еще недавно опутанные сверкающими молниями, как ни в чем не бывало розовели на фоне утреннего неба, синего, словно шелк, который вот-вот зашелестит.

Дни стали короче, а ночи холоднее, и черный, как уголек, дрозд резче выделялся на осенней посеревшей траве, — без всякой видимой цели он бегал вприпрыжку взад и вперед по поляне, словно разыскивая то, чего уже давно нельзя разыскать. Каждое утро над прогалиной клубился туман, а в пять часов дня золотой шар солнца уже скрывался за лесом. Хвоя стала гуще, тверже и темнее, как будто ели готовились к зиме, которая в этих краях наступает рано и тянется долго в ущерб всем остальным временам года.

Уэстон отнес в машину чемоданы и свернутую палатку. Матильда в последний раз отправилась в лес на то место, где она зачала ребенка. Она немного постояла, держа руку на животе.

Одну ночь они провели на хуторе у Астры. Утром в дом прибежал работник и сообщил, что со двора угнали лошадь и телку. В дымоходе пропал окорок и, кроме того, исчезли радиоприемник и две небесно-голубые стеклянные вазы, стоявшие в комнате. Голубые вазы красовались на складном столике в палатке, которую охотник на орлов разбил в поле за коровником. К одному столбику был привязан теленок, к другому — старая лошадь. Между ними полыхал костер, над которым коптился окорок.

Охотник на орлов задумал одно интересное дельце — он решил поставить палатку на колеса, впрячь в нее лошадь и теленка и двинуться куда глаза глядят, чтобы наконец-то избавиться от опеки Астры.

— Мы будем давать представления. Я могу ходить на руках, на ступни ты поставишь мне вазы — только очень осторожно, — а потом ты начнешь обходить публику с шапкой. Теперь мы — цирк. — Он окинул критическим взором старую клячу. — Ее придется выдрессировать, и теленка тоже. Кроме того, нам надо раздобыть кастрюлю, кофейник и, пожалуй, еще артистку.

Малыш показал на пятилетнюю сестренку, которая, обогнув коровник, нерешительно приближалась к палатке.

— Давай возьмем ее с собой, раз ты считаешь, что нам нужна артистка.

Серая машина проехала мимо «цирка» и спустилась вниз по той же крутой дороге, по какой взбиралась, когда Матильда с Уэстоном отправлялись в свое свадебное путешествие в лес. Удобно откинувшись назад, Матильда сидела рядом с мужем и, прижав локти к бокам, думала: «Теперь нас уже трое».

Уэстон сказал, что после возвращения с Явы по дороге от аэродрома в город он приметил красивый дом.

— Тогда на нем висела табличка — дом продавался. Надеюсь, мы не опоздали купить его.

Матильда помнила этот дом. Пока они ехали по долине, уже тронутой печалью увядания, она мысленно устраивала свое новое жилье.

На яблонях кое-где уже виднелись желтые листья, и от коров, флегматично пережевывавших жвачку на скошенных лугах, подымался пар — утро было холодное, хотя светило солнце.

Матильда и Уэстон решили обставить дом в античном стиле и теперь обдумывали убранство каждой комнаты. Наконец Уэстон сказал тоном, каким говорил охотник на орлов:

— Во всяком случае, нам необходим сад.

— Сад там есть, — ответила Матильда так уверенно, словно они уже давно поселились в этом чужом доме. — Большой сад с каштанами и со старым орешником.

В долине, лежавшей на тысячу метров ниже, листва все еще была ярко-зеленой, а белые домики у дороги пригревало горячее солнце.

Распрощавшись с осенью, они въехали в звонкое, ясное лето.

Мать Матильды сняла для молодоженов две комнаты в скромном семейном пансионе, где она останавливалась вот уже двадцать пять лет — каждый раз, когда приезжала в город продавать мед со своей пасеки. Любуясь осенними розами, мать беседовала с садовником; с тем самым садовником, который, к ее величайшему неудовольствию, увидел когда-то тринадцатилетнюю Матильду, нагую и неподвижную, как статуя, в сверкающей короне. Четыре шланга для поливки цветов были по-прежнему расположены квадратом — те же самые шланги, из которых в тот день била вода, образуя гигантскую корону из радуг, освещенную солнцем.

Машина Уэстона медленно продвигалась вперед по оживленной привокзальной улице; проезжая по ней, тринадцатилетняя Матильда впервые в жизни увидела город, счастливая и доверчивая, нисколько не удивляясь красивым вещам в витринах, ибо о них ей уже давно поведала красная книга сказок. Двадцатипятилетняя Матильда ни разу не вспомнила о тяжелых годах, прожитых в этом городе с Зилафом. Она тихо сидела рядом с Уэстоном, растроганная до глубины души, — ведь все, о чем она мечтала в тринадцать лет, так чудесно сбылось.

Когда Матильда вышла через стеклянную дверь в сад, не сняв даже шляпки, и увидела садовника около вертикально поставленных шлангов, она вдруг вспомнила слова матери: «Когда-нибудь ты станешь взрослой и выйдешь замуж. И твой муж наверняка не согласится, чтобы ты при всем честном народе разгуливала голой». «Разумеется, не согласится», — подумала Матильда, радостно целуя мать и подавая руку садовнику, ставшему невольным свидетелем того, как Матильду изгнали из рая.