Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Уэстон вошел. Долгих недель разлуки как не бывало; он взглянул на Матильду так, будто не выходил из этой комнаты. Пристальный безмолвный взгляд, которым Уэстон так часто и так безуспешно вопрошал Матильду о самой сокровенной тайне их близости, всегда был для молодой женщины самым волнующим доказательством его любви.

Несколько мгновений Матильда и Уэстон были заняты разгадыванием тайны их счастья. А потом Узстон сел рядом с кроватью жены, и его глаза потемнели от радости.

Матильда увидела какие-то новые черты на лице любимого — много недель он жил в другой стране, дышал иным воздухом, наблюдал иную жизнь. Она заметила что-то новое в его взгляде, изменились даже его свежие загорелые щеки. Но в чем заключалась эта перемена, Матильда не знала. Ласковые, быстрые поцелуи должны были помочь Матильде разгадать его мысли.

Дома Уэстон весело беседовал с привратником, распаковывавшим его чемоданы, и с женой привратника, которая принесла ему поесть. Потом они ушли к себе.

Уэстон остался один. Их жилище опустело. Уэстон ходил по комнатам, внимательно разглядывая все вокруг, словно человек, намеревающийся снять дом. Жизнь покинула эту большую, красиво обставленную виллу. «Будто ее обитатели умерли!» — подумал Уэстон. И сразу же испуганно подавил мысль о том, что Матильда может умереть при родах. Теперь он старался представить себе, что ребенок уже родился. Вот он лежит на освещенной солнцем лужайке у ног матери. Мать весело подняла младенца над головой, а потом прижала его к груди. Он увидел лицо Матильды! С радостью и гордостью Уэстон подумал: «Мне довелось совершить самое трудное на земле — принести счастье другому человеку». Он обернулся, будто хотел подойти к молодой матери. Но тут картина мирного счастья исчезла. Внезапно пробудившийся страх заставил Уэстона схватить телефонную трубку.

Дежурная сестра сказала Уэстону, что она не может соединить его с Матильдой, так как у Матильды начались схватки. На его вопрос, можно ли ему прийти в клинику, сестра, смеясь, ответила:

— Вы-то как раз нам не понадобитесь.

«Она смеялась, да, она смеялась», — растерянно повторял Уэстон.

Сестра учила Матильду, в какой позе ей надо лежать и как вести себя, чтобы ускорить роды. «Мать должна помогать себе во время схваток», — говорила сестра, держа Матильду за руку.

На лбу Матильды выступили крошечные капельки пота, но она все еще храбро улыбалась. Обе женщины хорошо понимали друг друга.

У Матильды кончилась схватка, и сестра пошла в соседнюю палату к женщине, у которой уже было двое детей; ей она дала те же испытанные советы.

— Знаю, знаю. Я всегда стараюсь представить себе, будто мне надо грести против течения. Лодка большая и очень медленно продвигается вперед, а мне очень трудно.

— Что вам трудно?

— Грести. Но это помогает.

Матильда уже забыла о жестокой боли во время схватки. Неподвижно лежа на спине, она разглядывала застывший на потолке блик от лампы, похожий на тусклый серп луны. Она думала о ребенке, который вот-вот вступит в жизнь. Первое, что он увидит, будет эта палата. Быть может, его взгляд упадет сперва на стол, а быть может, на лампу. Для него это будут фантастические предметы того мира, с которым ему предстоит постепенно знакомиться. Трудно поверить, что за короткое время он изучит язык, созданный людьми за миллионы лет! В один прекрасный день ребенок, который шевелится сейчас в ее чреве, начнет учить грамматику. Матильда покачала головой. Нет, это нельзя себе представить.

Матильда, для которой филигранный остов каждого листка, созданный с такой разумной целесообразностью, был непостижимым чудом природы, не могла считать маленького человечка, вскормленного ею, только лишь своим созданием. Она рассматривала себя как промежуточное звено, способствующее возникновению новой жизни, как орудие некоей всемогущей и вездесущей силы. Что же представляла собой эта Сила? Матильда еще успела подумать, что тут знания и разум молчат, уступая место вере. А потом она уже ни о чем больше не думала. Все ее тело изогнулось. Судорожная яростная боль раздирала ее внутренности, рвала ее тело на куски, резала его ножом. Сердце Матильды напряглось до предела. Глаза вылезли из орбит. Она задыхалась. «Вот, значит, в каких муках рожают женщины».

— Это еще только начало. Тяжелых схваток у фрау Уэстон надо, видимо, ждать не раньше завтрашнего утра, — сказал врач дежурной сестре, осматривая соседку Матильды. — Ну, а здесь скоро начнется. Головка уже показалась. Теперь тужьтесь. Да посильнее, не бойтесь!

— Да, не бойтесь! Хотела бы я знать, как вы бы вели себя на моем месте, — со стоном сказала роженица; от напряжения вены у нее на висках вздулись, словно вот-вот лопнут.

Вскоре новорожденный уже лежал в заранее согретой кроватке, а мать, все еще дрожа, спрашивала с сердитой улыбкой:

— Сколько же он весит?

Когда схватка прекращалась и боль отпускала, Матильда чувствовала несказанное облегчение, и это давало ей силу перенести новую вспышку боли.

Эта ночь была самой длинной в ее жизни; каждая новая схватка подтачивала силы Матильды, она все больше слабела, а схватки становились все тяжелее. Как-то раз в промежутке между схватками Матильда задремала. Ей приснилось, что она неподвижно лежит на поверхности океана под серым серпом луны. Издалека к ней приближается волна — грозный водяной утес с гигантскими когтями, которые впиваются в ее тело и вырывают ее из объятий сна, чтобы вновь бросить в жгучий пламень боли. Она больше не могла выносить эту боль, она потеряла все свое мужество и перестала стыдиться — она кричала. Судорожно набирая воздух в легкие, она кричала безостановочно — крик стал ее единственной опорой. Она цеплялась за него, чтобы не захлебнуться в море страданий, бушевавшем в ее теле.

Утром пришел Уэстон. Сестра отвела его в узкую проходную комнату, где мужчинам, чьи жены кричали за двойными, обитыми войлоком дверями, надлежало дожидаться радостной вести. На стенах висели пестрые веселые картинки, изображавшие счастье молодых матерей.

Уэстон спросил, как его жена провела ночь, — он явно старался казаться спокойнее, чем был на самом деле. Дежурная сестра, уже давно втайне потешавшаяся над растерянным лицом посетителя, сказала с приветливой улыбкой:

— Ваша жена очень храбрая женщина, все идет хорошо. Вообще женщины — настоящие героини.

Оставив Уэстона в приемной, она отправилась к Матильде.

Сестры в родильном доме из своеобразного чувства женской солидарности считали себя врагами мужчин, которые награждали своих жен детьми, а потом являлись сюда и, дрожа как осиновый лист, дожидались конца родов. Сестры мстили за своих исстрадавшихся подруг; с приветливой улыбкой на устах они чаще, чем следовало, пробегали через проходную комнату, наслаждаясь видом будущих отцов, вызывавших в них несколько презрительное сочувствие, какое вызывают заведомо смешные персонажи.