Сергей Лойко - Рейс

Они еще до самого утра обсуждали в деталях предстоящую операцию. У Книжника был припасен план зала, добытый из Интернета. Они чертили схемы. Репетировали все, вплоть до выброса руки с пистолетом. Алехин нагибается к сумке за камерой, выпрямляется уже с оружием в руках. На бумаге все выходило, как в кино.

В восемь утра, когда темень за окном стала сереть, Алехин начал собираться.

— Как красиво вы стихи читаете, Евгений Тимофеич, — уже в дверях сказал он. — Вам бы на сцене выступать. Такой талант пропадает.

— Я тоже об этом думал, Сережа, — без улыбки ответил Книжник. — Я ведь полжизни не жил, а сидел. А как откинулся совсем, то жизнь словно в зоне осталась, а талант голым на свободу вышел. И кому он теперь нужен. Разве что тебе. Что ж… Бери. Мне не жалко.

— Где ж вы были, Евгений Тимофеич, когда я в школьном театре играл?

— На балалайке?

— Нет, Шекспира. Как-то мне не очень пошлó.

— Каждому свое, Сережа. Каждому свое.

Третий раз Алехин выезжал туда неделю назад один — последний раз проверить закладку. В тот день уже всех посетителей и сотрудников с пристрастием шмонали фэсэошники. Большой зал был окончательно закрыт, и туда больше никого не пускали. Закладка была в порядке. Прозрачная пленка с двумя черными точками на крышке туалетного бачка оставалась нетронутой.

С Евгением Тимофеевичем последний раз они встретились с неделю назад, когда Книжник, сам за рулем, на старой «Шкоде», без охраны, заехал к нему на улицу Марины Расковой. Книжник отговаривал его. Предлагал забыть о мести, рассказал, что умирает, что его вот-вот загребут, и сказал, что списал с его счетов сорок пять миллионов «на мелкие расходы», а «десятку с маленьким лих…ем» оставил ему, если Сережа вдруг передумает и решит еще немного пожить.

— Я не передумаю, Евгений Тимофеич, — ответил Алехин. — Уже поздно.

— Лучше поздно, чем никому, — философски заметил Книжник.

— В том-то и дело. Больше некому.

— Да я не об этом.

— Я понял, Евгений Тимофеич, — улыбнулся Алехин.

— И я понимаю, Сережа. Ну, убьешь ты его, что маловероятно… Но что тебе-то с этого, если тебя самого убьют? Ты даже удовольствия получить не успеешь.

— Дело не в удовольствии. Я просто должен это сделать.

— Кому? Кому должен?

— Никому. Просто должен.

— Ну хорошо. Как хочешь. Тебе решать. Хотя я бы на твоем месте…

Книжник не закончил фразу — он не знал, что бы сделал на месте Алехина. Встал. Они обнялись. И больше не сказали друг другу ни слова.

Операция с самого начала пошла наперекосяк. Прохорова чересчур сильно ударили в момент похищения, и он никак не приходил в себя, а когда очнулся, то начал нести какую-то нечленораздельную чушь, не понимая вопросов. Момента истины не случилось. Времени на дальнейшие оперативные мероприятия не оставалось. Сергей забрал ключи от машины, документы, аккредитации, сумку с камерами, даже толком их не проверив, и направился в Москву. Люди Книжника повезли потрясенного Прохорова на тихую дачу под Звенигородом, где должны были сторожить его до утра, как договорились и что бы ни произошло.

И вот в очереди к рамке перед Алехиным остался один человек. Французский фотограф, который тоже с ним поздоровался, но в разговор вступать не стал. Когда тот прошел рамку, а сумка с камерами прокатилась сквозь сканнер, его попросили снять крышки с объективов и включить обе камеры. Сергей понял вдруг, что упустил при подготовке самое главное. Он не проверил, как включается камера. Все про нее знал — вес, скорострельность, какое разрешение в пикселях, какие процессоры и сколько их, какая светочувствительность и так далее. Запомнил, что весит она больше килограмма, а вместе с объективом 70–200 миллиметров — все два с половиной. Он даже помнил, что у камеры сорок пять точек автофокусировки. Все знал, а самую чепуху не выяснил.

«Вот так всегда, — грустно усмехнулся Алехин. — Кал сдал, мочу сдал, а на математике засыпался. Нужна помощь зала».

ФСБ и ФСО работали в Международном торговом центре всю ночь. Проверили все веб-камеры и мониторы. Десятки агентов посекундно просматривали архивные записи. Ничего подозрительного не обнаружили. В те же часы техники развешивали повсюду десятки новых камер. Наружная охрана была выставлена аж в три часа утра. Три кольца омоновцев и курсантов училища Внутренних войск оцепили комплекс зданий Центра. Все запаркованные ближе трехсот метров автомобили были в срочном порядке вывезены эвакуаторами. Шесть пеленгаторов выставлены для перехвата сообщений и разговоров по мобильной связи по ключевым словам. Они должны были засечь и зафиксировать то, что не подавят две венгерские глушилки, которые могли отключить любую связь на территории площадью с десяток городских кварталов.

Более ста мест в зале, вмещавшем полторы тысячи кресел, были заняты плечистыми эфэсбэшниками, фэсэошниками и альфовцами в нелепо сидящих на них, топорщащихся темных костюмах с завязанными в магазине галстуками. Из-под воротов рубашек к боксерским ушам этих «журналистов» тянулись витые пластиковые спиральки проводов. На общем фоне они смотрелись как черные овцы в огромной отаре и моментально бросались в глаза. Чтобы вместить все это воинство в штатском, потребовалось бы лишить аккредитации около семидесяти региональных журналистов. Но во избежание лишнего шума (все-таки такое статусное мероприятие бывает раз в году) с попавшими в серый список провели беседу и без обид договорились, что выделят им места в соседнем, малом конференц-зале, где специально для них устроят прямую трансляцию.

В дополнение к штатному пункту охраны с мониторами в малом кинозале на втором этаже была оборудована оперативная комната с еще тридцатью двумя мониторами. На балконах и в воздуховодах над потолком были устроены гнезда для двадцати четырех снайперов. Весь большой зал был поделен на секторы обстрела. Мертвой зоной была обозначена сцена со столом для модератора и трибуной для спикера и восемь мест в первом ряду зала непосредственно перед сценой — для особо проверенных гостей. Вся эта зона носила оперативное наименование «Красный зеро», открывать огонь по или внутри которой было запрещено при любых обстоятельствах.

Остальные места в первом ряду предназначались для охраны. Весь штатный персонал ЦМТ из здания был удален еще накануне. Прибывающим телевизионным группам любая съемка снаружи и внутри здания до полудня — времени начала пресс-конференции — была запрещена. Никаких стэндапов перед конференцией ни внутри, ни снаружи не предусматривалось. Мини-бусы с антеннами спутниковой связи на крышах и логотипами CNN, BBC, RT и других телекомпаний простаивали без дела до особого распоряжения за пределами первого кольца оцепления.