Эрнан Ривера Летельер - Искусство воскрешения

Ни один не произнес ни слова.

Молчали они долго.

Наконец Христос из Эльки, не глядя на нее и не переставая шуровать пальцем в носу, спросил, почему Криворотый впустил ее. Не дождался ответа, кивнул на ее декольте и фыркнул:

— Вы, дщери Евы, известно, обладаете всеми ключами от мира сего. Стоит лишь выставить груди напоказ — и вот, двери отпираются и запираются по вашему хотению.

Магалена Меркадо объяснила, что важный прихожанин, который ходит к ней по ночам, ну, тот, про которого она рассказывала в день приезда святого, — это сам сеньор управляющий. А начальник сторожевых всегда отвозит ее домой к гринго, если тому так хочется.

— Криворотый один знает, что я обслуживаю гринго. То есть ему одному полагается знать.

— Он не спрашивал про план рабочих, — пробормотал Христос из Эльки.

— Какой план? — пытливо спросила она.

— Взорвать завод.

Магалена Меркадо застыла, ошарашенная.

— Не знаю, о чем вы, Учитель, — сказала она.

Христос из Эльки хотел было ответить, но потом мотнул головой, как бы не удостаивая вниманием малоинтересную тему, вытер сопли с пальцев о складку туники, посмотрел Магалене в глаза, глубоко вздохнул и наконец решился поведать ей, зачем явился, зачем пересек полпампы и едва не достался стервятникам. Эти слова щекотали ему нутро, словно вихрь обжигающего песка. Поэтому он не осмелился выложить все разом — дух его трепетал, как молодой жаворонок перед неизбежностью первого полета, — а долго ходил вокруг да около, вертелся на одном месте, будто пес, пытающийся укусить себя за хвост. Что-то мямлил про горести и лишения первых десяти лет служения, неисчислимые унижения и обиды. Да, сестра, десять лет миряне его не жаловали, ох не жаловали, ругали еретиком, да еще и принимали за отъявленного безумца. Просто, сестра Магалена, вы и сама, наверное, замечали: когда мы, верующие, говорим с Богом, считается, что мы молимся, а когда Бог говорит с нами, считается — что мы несчастные шизофреники. Хотя он уже и внимание обращать перестал на издевки над его свободной наружностью. Само собой, привык. Господь свидетель. Но иногда люди переходят всякие границы дурости. Даже за государственного шпика его принимали, вот шуты гороховые. Смех и грех, а, сестра? Иные обвинения, однако, подавляют его дух и вгоняют в тоску: ему горько, что его считают шарлатаном, мошенником, наглецом, который пользуется невежеством и доверчивостью сельских жителей, — вот как отзываются о нем разные шаромыжники, возомнившие, будто ухватили правду за хвост. Но он может поклясться, что в жизни ни гроша ни у кого не просил и пожертвований не брал, как берут с паствы бессовестные католические священники и пасторы евангелистских церквей. Более того, он никогда не жаловался на все подобные оскорбления, потому что в самом начале, еще до того, как выйти в мир со здравыми помыслами на благо Человечества, дал обет оставаться спокойным и глухим к любой обиде, в память о покойной матушке обещал не поддаваться гневу и низменным порывам, но за ненависть платить любовью, за дерзость — добротой, за кичливость — скромностью и никому не отвечать высокомерно или сердито, как бы ужасна ни была грубость, брошенная все равно кем — взрослым человеком, хоть штатским, хоть военным, или неразумным юнцом. До сих пор, сестра Магалена, он изо всех сил старался соблюдать обет. Впрочем, как обыкновенный полевой грешник, каковым и является, он должен признаться, что порою дьявол так наподдавал ему хвостом, что он уже готов был взбунтоваться против Предвечного Отца, отречься от Него, подобно Петру, из-за того, что Господь не препятствовал творящимся против него козням. Серьезно вам говорю, сестра. Видно, мир на грани гибели, раз с дурных берут пример, а добрых обрекают на поругание. Ведь люди имели подлость сомневаться даже в его мужской сущности. Вы не ослышались, сестра. Его мужественность подвергали сомнению. Поэтому-то он и явился в Вошку, заслышав о ее поклонении Святой Деве, житии по Божию закону и неизмеримой любви к ближнему: он хочет просить ее стать его ученицей, да, сестра, с огромным уважением он просит уехать с ним и сопровождать в проповедническом крестовом походе. Потом он рассказал о Марии Энкарнасьон, его первой Магдалине, о том, какая она была праведница, как хорошо справлялась с ролью помощницы и как одним дождливым вечером нагрянули ее родичи и силой отняли ее. И о двух апостолыпах, которые появились позже, деревенских девушках с юга, очень верующих, одна из Тальки, вторая из Лаутаро, добрых и скромных, словно трава на пастбище, тех, что поначалу проявляли истинную жертвенность, но вера их оказалась не долговечнее цветка в пустыне.

Христос из Эльки говорил и смотрел ей в глаза, словно желая соблазнить ее не только словесными чарами, но и гипнотической силой взгляда. В его зрачках, казалось, горела та самая неопалимая купина, из которой Господь воззвал к Моисею на горе Синай. Магалена Меркадо слушала молча, слушала и смотрела на него с бесконечной жалостью, как всегда смотрит женщина на мужчину, когда тот покорно и робко, с собачьим выражением в глазах, преподносит ей на блюдечке свое сердце.

Когда проповедник завершил речь — нечто среднее между признанием в любви, молебном и упражнением в прозелитизме, — она достала пачку сигарет «Опера», предложила ему — спасибо, он не курит, — с наслаждением затянулась, выдула дым ртом и ноздрями и только тогда заговорила. Ей очень жаль, Учитель, но ей никак невозможно сопровождать его в служении. Лучшего и желать нельзя, чем следовать за таким святым мудрецом, как он. Но она должна оставаться в Вошке. У нее тоже есть вроде как обет, только не на несколько лет, а на всю жизнь.

— До самой смерти моей, — вымолвила она.

Обет дан не ее матери, также покойной, да простит ее Господь и упокоит на злачных пажитях, а Святой Деве Кармельской. Может, если их пути вновь пересекутся, она и расскажет ему, в чем состоит ее покаяние.

На прощание она поцеловала его в лоб.

— Будьте благословенны, Учитель.

Он промолчал.

На улице все еще стояли протестующие. Кое-кто — в основном мужчины — подошел спросить, как здоровье Христа из Эльки.

Не считая раны на лице, он чувствует себя хорошо и находится в добром расположении духа. Но Магалена Меркадо опасается, как бы сторожевые, упившись под вечер по обыкновению, не избили его. Или, хуже того, получили приказ увезти его с прииска и сдать карабинерам в Пампа-Уньон. И она взъярила всех идти на митинг к зданию правления.

— Сторожевые здесь ничего не решают, — сказала она. — Так, лакеи.

Все согласились. И она лично стала во главе колонны.

После выхода из сумасшедшего дома Доминго Сарате Вега, раз и навсегда зарекомендовавший себя как Христос из Эльки, начал настоящий крестовый поход. Первые публичные речи и приватные беседы он посвятил рассказу о том, какой волнительной вышла его первая поездка в Сантьяго. В припадке божественного рвения и гордыни он хвастал, что на перронах вокзала Мапочо его ждали не три тысячи человек, как писали газеты, и даже не семь, как утверждали радиостанции, желая принизить значимость события. Нет, братья и сестры, нам с Отцом Предвечным прекрасно известно, что куда больше душ дожидались там моего слова. Отец Предвечный знает об этом, ибо в мире без его ведома и листок не колыхнется, а я — из десятков писем и телеграмм, ежедневно приходивших в Приют Воздержания. В этой корреспонденции его самые верные последователи сообщали, что на вокзале Мапочо собралась толпа из тридцати тысяч мужчин, женщин и детей, исполненных веры и трепета. Если бы господа карабинеры не задержали его в Юнгае, его вступление в столицу превзошло бы даже встречу, которую народ устроил Тани Лоайсе [27] Тани Лоайса (настоящее имя Эстанислао Лоайса Агилар; 1905–1981) — чилийский боксер, добившийся успеха в США. , когда тот вернулся, завоевав звание чемпиона мира в весе мухи не где-нибудь, а в Соединенных Штатах Америки. Однажды в родных землях и ему довелось встретиться и перекинуться парой слов со знаменитым бойцом-северянином Эстанислао Лоайсой Агиларом. За чашкой чая в одной из кафешек Муниципального рынка спортсмен признался ему, что секрет его успеха на ринге — «бульон из затылка», иными словам, бычья кровь, которую он с детских лет пил дымящейся прямо из черепа только что зарезанного животного. А я отвечал брату Тани: как ему придает мощи кровь рогатого зверя, так мне сил и вдохновения, чтобы ни на день не прекращать проповедовать слово святое, придает кровь распятого Христа, благословенная кровь, все еще омывающая и очищающая наши прегрешения. Чемпион выслушал меня и почтительно согласился. Аллилуйя Отцу Предвечному. Однако, возвращаясь к теме моего путешествия в столицу, братья и сестры, должен заметить, что, если бы не явление дьявола под личиной лейтенанта карабинеров, мое прибытие стало бы столь же славным, как вход Господень в Иерусалим. Впрочем, некоторое сходство все же осталось: Спасителя, как только он оказался в Святом Граде, римские солдаты по навету иудейских первосвященников пленили и отправили на Голгофу, а его силы правопорядка по навету церковных властей пленили и отправили в Приют Воздержания, известный в народе как Дом Бесноватых. И все же всякому известно, лихорадочно твердил он, что власти пошли на это из страха, как бы пыл тысяч его почитателей не затмил высочайший визит принца Уэльского, который в те дни как раз прибыл в страну по официальному приглашению правительства. Вот где собака зарыта, братья и сестры, завершал он в экстазе речь, и пусть Всевышний покарает меня, если я вот на столечко вру. Благословен Господь Всемогущий. В первых поездках по стране он также не стеснялся рассказывать об увиденном и пережитом в Приюте Воздержания. Прирожденный актерский талант и недюжинная сила убеждения завораживали слушателей, когда он описывал, как в холодные зимние месяцы просил отключить горячую воду, во все время заключения отказывался выходить из палаты на солнце и свежий воздух, как остальные пациенты, и не притрагивался к молоку и мясу ни в каком виде. Яичницу и ту от них не брал, многозначительно говорил он, подымая указательный палец.