Станислав Сивриев - Теплый лед

Мы здесь на рубеже. И по ту сторону борозды есть вооруженные люди. Они так близко от нас, что я почти физически ощущаю их присутствие. Даже если бы не было ничего другого, их присутствия достаточно для того, чтобы понять, зачем мы здесь. Может быть, для офицера-пограничника это не очень естественно, но я чувствовал бы себя крайне плохо, если бы перестал мечтать, перестал удивляться, если бы ненависть заледенила мой порыв к общению. Если, если… Но на этой полосе соприкасаются два взаимно противоположных полюса. От такого соприкосновения общения не получается, лишь иногда гремят заряженные стволы.

Теплое море напоило своим сиянием пейзаж юга, но в глазах моих этот пейзаж холодеет. За нами — поля Болгарии, села, белеющие среди зелени и фруктовых садов, наши друзья. Ниточка с той стороной порвана. Будничные заботы людей кажутся мне иногда непонятными. Не потому, что я далек от них, а потому, что глаза человека, постоянно носящего оружие, смотрят по-иному.

А вот с Дюдюком такого не происходит! Дюдюк вырос здесь с козами на склонах Ломской вершины… Мир для него — Ломская вершина. Единственное, о чем он горюет, — козлы. У Дюдюка нет больше козлов, не из чего делать шерстяные одеяла. Сейчас он пасет баранью отару…

Обстановка потребовала, сказали мы ему, перенести зимовье овец за пределы пограничной зоны. Он посмотрел на меня испуганно, губы его вздрогнули. Как может он оставить ветер на высоких холмах, козлиный запах, который впитал в себя с рождения? Без них и жизнь ему не в радость. Как только подумает об этом, все равно что козьим рогом сердце ему пронзают. Теряет голову человек, до смерти не хочется уходить отсюда.

О смерти говоришь, Дюдюк? А ну-ка посмотри вниз! Или глаза твои не видят зеленоватой воды, запруженной под Скоком? Ты тоскуешь о заводях Скока, а река превратилась в заводь — поглядишь, душа не нарадуется! Мы ведь люди — так надо ли тосковать о замшелых речных камнях? Они часть твоего детства, первой твоей молодости. Но и водохранилище станет частью детства подрастающих детей и внуков. Давай подумаем и о них! Они ведь плоть от плоти нашей!..

Прошлым днем в Кушлу привезли телевизор. На заставу приехал секретарь общинного комитета Данов.

— Товарищ капитан, — закричал он мне издали, — в армии есть специалисты на все руки!..

Послал солдат устанавливать телевизор. Все село сбежалось смотреть. Когда засветился экран, крестьянин, по прозвищу Червения, у которого во время разговора будто орехи во рту катаются, поднял руку:

— Подождите, братцы! Без капитана нельзя!..

Если это признание, мне этого достаточно. Человек должен знать, что такое Кушла, где она, эта Кушла, и тогда поймет, что значит прервать просмотр передачи, чтобы разделить радость вместе с офицером-пограничником. Тот, кто от малого другим немного дает, дает больше всего!..

Детишки смотрели на экран широко раскрытыми глазами. Их пальцы, почерневшие от чистки орехов, инстинктивно сжимались. Они унеслись куда-то в свете экрана, голубевшего перед раскрытым школьным окном. Замечтались хорошенькие девочки с заголенными коленками. Червения озирался, будто уличенный в чем-то. И мне стало почему-то неловко перед детьми. Когда передача закончилась, Червения приблизился ко мне сзади:

— Не сводника ли мы привезли в село, товарищ капитан, не падет ли грех на наши души?

— Может, и падет, не страшно. Праведники всегда побеждают какое-либо зло в себе. Если бы и я не переборол сам себя, мог ли бы я быть с вами?..

Пойдем, красный волкодав! Давай поднимемся по голым скалам Бургаза, оглядимся с вершины… Угорли — сплошная темень. Джованцы, Коруч и Кузаба утонули в ней, как в дегте. Угорли, Коруч и Джованцы — по ту сторону борозды… А давай-ка назад посмотрим! Не теплеет ли у тебя на душе, когда видишь, как светится Кушла, как весело мигают электрические лампочки в Горском роднике…

Потеплело, как не потеплеть, как не согреться твоей душе?! По ночам и во мне прокатываются какие-то теплые волны, когда подумаю, когда почувствую, что я на рубеже, до которого дошли огни света!..

Если бы не было на границе людей, было бы одиноко, может быть, и тягостно. Другое дело, когда зазвучит возле заставы хриплый голос Червении или пригласят тебя на свадьбу, а бай Вылчо протянет вперед повисшую на ремне полотняную сумку и пригоршня орехов зашуршит в его ладонях.

— Конечно, вы не голодные, но мужчина только тогда мужчина, когда что-нибудь ломает, когда ищет ядро…

Однажды Хасанчик — мальчишка-помак [22] Помак — болгарин-магометанин. — Прим. ред. примчался на заставу, еле переводя дух. По краю Кобыльего дола прошел незнакомец в резиновых сапогах. На шейке мальчонки вздулись узлы синих жил, сердечко вот-вот выпрыгнет… Хасанчик понимает, но ведь есть зрелые люди, которые не понимают, для чего существуют заставы, зачем мы здесь!..

Мюмюн из Горского родника строит чешмы и мосты для своей души. Совхоз дает ему цемент, лесхоз — жерди, и он собирает разбросанные по голым скалам ручейки. Случается, проходим по его мосткам — под нашими ногами зияет пропасть. Пьем и воду его.

Не одну чешму он построил — два десятка и мостов шесть или семь. Строил не руками, а сердцем.

Я спросил, что заставляет его строить мосты и чешмы, не грех ли отрабатывает. Мюмюн посмотрел на меня:

— Приходилось ли тебе испытывать жажду, капитан?

— Приходилось.

Тогда Мюмюн начал мне говорить, что человек до тех пор, пока дышит, ищет свою дорогу и его постоянно мучает жажда. Мосты связывают не только дороги, но и тропинки в душе человека… От этих слов Мюмюна и у меня в душе стало возникать что-то связанное воедино…

На заставе художник-самоучка нарисовал когда-то пограничника с собакой, а позади них — заводы, пашни, тракторы и трубы. Изрисовал всю стену, а вот для мостов и источников около Горского родника места не осталось. Пьем воду из них, а на картине их нет!..

Да, страну, подданные которой оставляют всю свою работу, чтобы строить чешмы и мосты для других, есть за что любить, есть от чего защищать!..

Вот мы и добрались до вещественного смысла нашего призвания. Тридцать смертей спрятались в автоматном диске и спусковой крючок будет нажат, когда нет другого выхода!

Здесь нет длинных улиц с неоновой рекламой и тротуаром, выложенным плитами. Нет выбора, по какому из тротуаров пройти…

Все зависит от того, как воспринимать этот мир!

Вечером лейтенант Кубратов достает из своего письменного стола грампластинки, включает радиоусилитель и начинает их проигрывать. Звучат бузуки — голос Теодоракиса льется из самого его сердца. По спине ползут мурашки.

Каждая остановка — мука! Нет причины, а нам становится грустно. Странно на болгарской южной заставе слышать игру бузук, наполненный тоской голос Теодоракиса…