Станислав Сивриев - Теплый лед

Я и не заметил, как конь поднял меня на вершину. Даже не успел почувствовать запаха казарм заставы. Видно, запах этот во мне, а я и не замечаю его. Одна «мини-юбка» из столицы сказала моему товарищу, что от него пахнет конюшней. Юноша залился краской, спутался в танце и не догадался спросить, была ли эта соплюшка вообще когда-нибудь в конюшне. Когда он вспомнил об этом — опять покраснел.

Некоторые теряют стыд, считают, что единственная наша участь — жить на Ломской вершине, в пустыне Кушлы…

Майор Вангелов уже лет десять кочует со своей женой по заставам… Когда на заставе появлялись люди в гражданском, мальчишка моего предшественника прятался от них.

Лейтенант Кубратов привез свою жену на коне. Молоденькая, похожая на гимназистку. Они были счастливы, глаза их еще застилал свадебный туман, а мне почему-то стало тоскливо…

Жены их здесь рожают, стирают пеленки и просыпаются в тревоге, когда гремят выстрелы, и мужья их спешат к приграничному перевалу. Жены эти просыпаются в ожидании, что лизнет их ноздри запах конюшни и оружейной смазки. Для них этот запах счастливый, он делает жизнь их реальной…

Когда у нас пусто на душе, мы, не спрашивая себя зачем, идем к семейным. Там краснеет дверца печки, позвякивает от пара крышка кастрюли, накрахмаленные салфетки возвращают нам милый сердцу далекий дом…

Скоро зарядят дожди, затянется тучами небо. Только на юге, где-то над морем, будет светиться белая трещина.

Пионеры забудут нас до самой весны. Солдаты не станут скоблить свои бороды до синевы, потому что забудет про нас и танцующий комсомол…

Не забудут нас только те, кто попытается пройти через заставу незамеченным.

Неприятно, некрасиво связывать руки человеку, но это неизбежно. Это все-таки счастливый исход, но есть ведь и другие… Когда камни лопаются от мороза, когда дни напролет ищешь прерванный след, единственное, что легко сделать, — нажать на спусковой крючок…

Закончился ужин, выключен телевизор. Пульсирует только зеленый глазок аппаратуры. Кто спит, кто бодрствует.

У молодых людей короткий, здоровый сон. Спят как праведники, без сновидений. Придавливает их усталость, укачивает их темная колыбель, и пробуждаются они только на рассвете, в сумеречной синеве.

Ушло лето. Но придет новое! Дай бог дождаться его нам вместе, как сейчас.

Иней Ломской вершины серебрит мне виски. Текут годы, проходят… В канцеляриях учитывают наш стаж работы. Какое безликое слово! Можно ли так называть время, прожитое с тридцатью смертями в автоматном диске на рубеже, которого коснулся свет новой жизни…

По утрам плац казармы покрывается инеем. По навозной куче прыгают воробьи. Из глубины конюшни доносятся крики конюхов. Воздух стынет от мороза — этот мороз я ощущаю всеми клетками тела. Своим дыханием я растапливаю иней на оконном стекле: мое окно в мир — это маленький кружок на стекле, отогретый моим дыханием. После утреннего сигнала горниста воздух продолжает звенеть, пока топот множества сапог не заглушит этого звона.

Каждое утро я дожидаюсь появления своего отца. Он выходит из небольшого кирпичного строения, превращенного в арестантскую. Отец поправляет рукой соскользнувшее с плеча пальто и спускается, слегка сгорбившись, по цементным ступенькам лестницы. За ним следует безбородый и безусый солдатик с заряженной винтовкой. Холодно блестит привинченный штык.

Они проходят около казарменной пекарни и поворачивают к туалетам. Что-то вдруг сжимает мне горло.

Это повторяется каждое утро. Я сам себе причиняю боль, чтобы скрыть страдания, которые мне причиняют другие. Солдат, который стоит у двери, наблюдает за мной. Он перекладывает карабин в другую руку и спрашивает:

— Что, батьку увидел, учитель?..

По ночам отца бьют. Иногда мне даже будто слышится, как он мычит, чтобы не застонать. Тогда я беззвучно плачу.

Часовой кашляет, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Потом говорит себе под нос:

— И чего тебе надо было?

Хороший солдатик. Но как ему сказать, что и у карабина и у палки два конца!..

Я снова дожидаюсь, когда отец покажется на цементной лестнице, а его все нет. Что могло случиться?.. Днем дежурный офицер сказал мне, что отца освободили. Мне бы обрадоваться, а я почувствовал себя брошенным.

Наступает Новый год. Вечером чиновники проходят мимо казармы с полными сетками. Меня удивляет, что есть люди, которые ждут Нового года и ходят куда хотят. Помещение музыкального взвода, где меня держат отдельно от других, пустое. Дощатый пол замаслен. На стене в рамке висит фотография царской семьи. Прежде я бегал вслед за военным оркестром, чтобы послушать музыку, а сейчас начищенные инструменты, разложенные по лавкам, ненавистны мне. Как нелепо, что в мире есть музыка! Боль в опухших ногах от резинового бича пронзает сердце, словно кинжалом, и я ползу по полу в поисках глотка воды…

Я давно потерял счет дням и не знаю, какое сегодня число. Далеким кажется мне и то хмурое утро, когда на мои руки были надеты наручники. Солдаты меняются, а мне кажется, что на посту стоит все тот же солдат. И слова одни и те же: «И чего тебе надо было?..»

Капитан Страхинов приказывает часовому удалиться и садится возле меня:

— Эти тупицы наконец вспомнили, что был Сталинград. Сегодня вечером тебя освободят. Хорошо, что ты не раскололся и не стал ничего говорить…

— Нечего говорить…

— Я офицер, а не полицай, чтобы допрашивать тебя. Если бы не было таких, как я, из вас бифштекс сделали бы.

Дома отец готовится отметить мое возвращение. При встрече он хлопает меня по плечу:

— Эти бандиты бросают в тюрьму вместе с сыном и отца. Кто же в таком случае останется с ними?..

Мы долго смотрели друг на друга. Мама плачет от счастья и накрывает на стол. Она сквозь слезы причитает:

— Все у нас есть — и дом, и скот… Чего вам еще надо? Кто делал счастливыми других за счет своего счастья?..

Отец выпрямляется во весь рост, тень от его руки падает на меня.

— Мы себя отдаем в жертву ради идеала, а не для того, чтобы насытиться!.. — говорит отец. Он смотрит на меня сверху так, будто хочет понять, хорошо ли я услышал его слова.

Дружина — подразделение, соответствующее батальону. — Прим. ред.

Копье с конским хвостом — знамя воинов дровней Болгарии. — Прим. ред.

Антерия — верхняя крестьянская одежда с широкими рукавами. — Прим. ред.

Потури — мужские шаровары из домотканой шерстяной ткани. — Прим. ред.

РМС — рабочий молодежный союз. — Прим. ред.