Константин Куприянов - Желание исчезнуть

Кузьма набрал было воздуха в грудь, чтобы ответить, но потом вспомнил картину, и страшное предчувствие, похожее на кошмарный сон наяву, остановило его. Оно пронеслось за секунду и ошеломило его. Он понял, что теперь может разрушить всё, что имеет, если пойдёт дальше. Однажды он уже отказался от них – уйдя на войну, – но тогда ещё была надежда вернуться и быть снова с ними, когда враг окажется повержен. А если убить мальчишку, то никого не останется. Вернуться будет не к кому. Только его братья по оружию останутся – такие же полубезумные тени. И после этого он уже не сможет помочь им, ведь умрёт вместе с мальчиком и своей дочерью.

Кузьма остановился и медленно попятился.

– Ну-ка, Борька, – пробормотал, сам не зная, чего хочет от пса.

Он ещё не до конца осознал, что произошло, но изрядно испугался. Огнедышащее видение, которое лишь на миг возникло перед глазами, было реалистичнее, чем тёплая майская ночь: Полина в нём исчезала последней – в пламени, которое Кузьма хотел, но не мог удержать. Ужас впечатал в его разум мысль: «Я не должен этого допустить»…

Никто не ответил ему. Очнувшись, Кузьма сказал:

– Полина, я не ожидал от тебя. Я недоволен тобой, – его голос изменился, стал прежним – словно он никогда не был на войне.

Кузьма не мог позволить, чтобы они заметили, каких усилий ему стоило остановиться и что это сделало с ним. Он развернулся и ушёл. Невидимые фигуры молодых людей ещё долго стояли неподвижно, не веря в то, что его ярость не вернётся и не докончит начатое. Но Кузьма больше не показывался, и минуты спустя они робко обнялись, Полина заплакала. Потом Борька ушёл.

Глава четырнадцатая

Пятнадцатого мая вода уже была довольно тёплая, и Стрельцов купался долго, потеряв счёт времени. Плавал он хорошо, и солнце уже взошло в зенит, когда он впервые вылез на камни. На одном из самых больших валунов хватило места, чтобы разлечься во весь рост, и Стрельцов чуть не уснул под мягким солнышком. Оно спряталось за дымкой, но грело сильнее, белёсое свечение заволакивало пляж, отражалось от воды, придавало её шуму сонливое однообразие.

Потом Стрельцов очнулся и пошёл плавать во второй раз. Теперь он провёл в воде даже больше времени. Он читал стихи, вспоминал конспекты подготовительных курсов в медицинский институт и думал о Марине. Воспоминания из самых разных частей жизни понемногу сошлись во что-то общее, и он вылез на сушу почти цельным человеком, у которого были разные этапы: этап мира, войны, любви, а теперь, вероятно, наступил этап одиночества.

Рядом с огромным валуном, на котором он намеревался просохнуть, поджидал Кузьма. Вид у него был мрачный, но Стрельцов, внимательно присмотревшись, не почувствовал для себя угрозы.

– Долго плескался. Я уж думал, там и останешься.

– Скучал я по плаванию, Кузьма.

Они горячо пожали друг другу руки, обнялись.

– Прости, что я в таком виде, – сказал Стрельцов смущённо. Он был в одних плавках и мог накинуть только старую майку, в которой пришёл.

– Да брось, забыл, с кем разговариваешь? Я, знаешь, думал, мне показалось. Вижу: мелькнул кто-то знакомый в посёлке, а я не рассмотрел. Забыл. А вчера тесть брякнул, что ты приходил к нам в дом, а потом сбежал и попросил про тебя не рассказывать.

– А, вот оно что, — пробормотал Стрельцов, прочищая уши от воды.

– Чего ж ты так? Еле нашёл тебя.

– Я приехал – тебя дома не было, знаешь же…

– Ну а сбежал зачем?

– Вот на днях собирался зайти к вам. Ты занят был, Кузьма, а я обременять не люблю… И потом, странные вещи у вас тут творятся. Я решил в стороне побыть, пока не увижу, что да как.

– Полностью с тобой согласен, друг! – Кузьма задумчиво посмотрел на море. – Про «странные вещи». Уезжал я из одного места, а вернулся в другое. Как будто все с ума за это время сошли!

– У меня было похожее, – поразмыслив, сказал Стрельцов.

– А что там, в Москве, так же? – всё ещё мрачно, но со слабой надеждой уточнил Кузьма.

– Так же, как здесь? Нет, я больших перемен не заметил, но это-то и странно. Думал, что-то переменится. А ощущение, будто не уезжал. Слушай, мне кажется, я знаю, почему ты бесишься.

– Да? Ну и? Может, ты своими умными московскими словами это произнесёшь.

– Меня ведь тоже страшно бесит: мне кажется, мы за них всех пошли туда. Они все тоже хотели войны. Не сопротивлялись ей. Они рады были: пели о ней по телеку и в интернете, а мы, горстка наёмников, понесли за них. Нас было совсем мало, но за каждым стояло по тысяче гражданских. А теперь – кого ни спроси, они и не в курсе, что там была и есть война. Будто это на другой планете, а не по соседству! А разгадка простая: по радио и ящику передавать перестали!

– Так и есть, – подумав немного, согласился Кузьма.

Мужчины помолчали.

– Ты мне про пса своего рассказывал. И где он? Я приехал и на него посмотреть тоже.

– А правда, где же Борян, – Кузьма свистнул. Борька вынюхивал что-то на берегу в отдалении и сразу прибежал с радостным лаем, виляя хвостом.

Он стал обнюхивать Стрельцова. Несмотря на то, что прошло много времени и что даже сегодня мужчина дважды заходил в воду, пёс учуял в его запахе густую примесь смерти. Он попробовал было лизать его руки, но тщетно: смерть очень глубоко въелась в кожу, стала его частицей, записалась в его запах на много будущих лет. Помочь ему было вне пёсьих сил…

– Какой красавец!

– А то! Единственный, кто меня любит, не то что эти…

– Прости, Боря, не познакомимся с тобой как следует. Уезжаю сейчас.

– Прямо сейчас? – удивился Кузьма.

– Да. Переоденусь и поеду. Нечего мне тут делать.

– Нарассказывали тебе про меня, да? – Кузьма грустно усмехнулся. – Останься, Профессор. Я решил закончить, больше ничего делать не стану. Коли не нужен им порядок, так и к чёрту. Уговорили! Живите в говне и разврате, я не против. Буду стареть спокойно, уж спасибо Министерству – пенсия хорошая.

– Ну да.

– Останься, – Кузьма беззлобно посмотрел Стрельцову прямо в глаза. – Старое наше с тобой в прошлом. Я думаю, ты из-за него ко мне ехал. Так вот знай. Мне приятно будет, если ты моим гостем побудешь. Ты тоже был верным, когда был там…

– Спасибо, конечно… Кстати, рано тебе стареть-то, Кузьма. Тебе лет-то всего ничего. Сколько тебе, сорок?

– Верно. Но хорошего я им сделать не могу, а плохое боюсь.

– Боишься? – на этот раз Стрельцов действительно удивился, потому что никогда не слышал от командира признаний в каких-либо страхах. Он даже подсел к нему ближе на камень. Солнце изрядно пригревало, духота усиливалась.

– Оказывается, да, – Кузьма стал задумчиво водить по спине Борьки, улёгшегося между людьми. – Сам не знал. Боюсь потерять их. Они против меня. Я их любить пытаюсь, а они… К чёрту, Борян, да? Ты меня любишь, и ладно.