Константин Куприянов - Желание исчезнуть

– Укры меня не испугали! И ты не испугаешь, понял? Я не боюсь, в отличие от вас! Никого, кроме дьявола, я не боюсь!

– Я могу быть пострашнее дьявола, – спокойно сказал Кузьма, поднявшись.

Он пересёк комнату на звук и встал перед Егором. Тот был на голову ниже. На войне он работал водителем – возил людей между разбомбленными районами. Раздавить его было легко, да он и сам знал это.

– Сдай оружие, Егор, – посоветовал Павел.

– Не командуй, б**!

– Сдай, и я тебя не трону, – пообещал Кузьма. – Отдай пистолет, нож и можешь ехать на все четыре стороны.

– Трус! Трус, б****!

Кузьма шелохнулся, и Егор отпрянул в дальний угол. Он тут же остановился, но напряжение моментально спало. Было ясно, что эту битву он проиграл. Никита отвернулся от него. Остальные сосредоточенно глядели на исполинскую спину Кузьмы.

Егор, матерясь, бросил пистолет прямо в кобуре, потом вонзил нож в общий стол и, продолжая шёпотом повторять: «Сука!» — хлопнул дверью. Его шаги быстро затерялись в ночи.

– Ну и что? Это всё? Конец? – уточнил Пётр.

– Похоже на то, – ответил Павел.

Следом за Егором вышел Кузьма и побрёл домой. Павел догнал его на дребезжащем велосипеде и некоторое время ехал рядом.

– Слушай, ты бы за ним присмотрел, – сказал Кузьма, останавливаясь, – нехорошее чувство у меня.

– Кузьма, ты нас вроде как распустил. Теперь уже каждый сам по себе. Сам присматривай.

– Да? Ну тогда чего ты за мной увязался?

– Ты лучше ребятам верни деньги. А то нехорошо выходит.

– Ребятам? А тебе? Или ты особенный?

– А я ещё погляжу, командир. Мне кажется, ты скоро передумаешь. Заскучаешь и захочешь опять. Порядок наводить.

Тот прорычал в ответ что-то невнятное и зашагал быстрее. Павел не догонял его. Следующие дни Кузьма провёл дома безвылазно, но тревога терзала его. Он стеснялся делиться с дедом или Стрельцовым (тот переселился в гостевую комнату и был теперь всегда где-то неподалёку), сидел в комнате, курил и пытался придумать выход. Пару раз приезжала Катя, просила его выйти, но он отвечал, что болеет и не хочет её заразить. Из окна наблюдал, как на краю участка она и Стрельцов стоят, разъединённые полуметровой дистанцией, и подолгу разговаривают, лишь один-два раза прикасаясь друг к другу без страсти.

Он плохо спал и слышал по ночам, что Полина босиком спускается в гостиную, выходит в коридор через самую не скрипучую дверь и замирает на крыльце дома. Кузьме достаточно было немного приподняться, чтобы разглядеть в саду мерцающий огонёк – Максим водил то ли свечой, то ли экраном телефона, чтобы дать знать, что он пришёл. Потом (этого Кузьма не видел, но угадывал по звукам) Полина давала ему ответный сигнал и очень-очень осторожно закрывала входную дверь, кралась мимо Борькиной будки, клала в его миску кусочек мяса. Борька весело вилял хвостом, но знал, что мясо получит только за команду «Умри!», поэтому замирал, не в силах совладать только с хвостом, и не поднимал лай. Девочка кралась вдоль забора, где густели тени древнего кедра, не пуская лунный свет, и исчезала на границе участка.

После той ночи Кузьма стал бояться встреч с дочерью. Ему казалось, что он обязательно будет отступать и дальше перед всеми её желаниями, она быстро почувствует это и никогда не будет слушаться. Поэтому он чуть не прятался от неё и всегда притворялся спящим, если сидел в гостиной, а она заходила. Однажды он даже услышал вопрос, который Полина задала Петровичу: «А папа заболел?». Прятался он и от Стрельцова, тот, впрочем, не искал разговора. Утром он уходил на море и возвращался к ужину, за которым мужчины пили в молчании или вели незначительные бытовые разговоры.

Так проходили дни.

– Хватит дуться, Кузьма, – сказал как-то вечером дед, зайдя в его комнату. – И хватит уже притворяться, что спишь. Или ты заболел?

– Нет, – ответил тот, не открывая глаза.

– Может, тебе хоть Борьку привести. Ты даже его забросил.

– Он справится. Он всё понимает. Борька верный.

– Ты за что обиделся-то на нас?

– Можешь быть доволен – в Крае теперь всё по-старому, я тут больше не решаю.

– Кузьма, ну как же ты не понимаешь: ты и раньше не решал! Тебя просто хотели использовать.

– Кто?

– Не знаю. Но думаю, что хозяева твои из армии. Ты сам не думал про это?

– Никто меня не использовал, дед. В Одессе не смогли, а тут и подавно. Уж там, поверь, ещё те гадюки были.

Кузьма раздражённо вылез из постели. Спустился на первый этаж в гостиную. Он и вправду спал, когда Петрович пришёл. Часы показывали девятый час вечера.

– Всех нас пользуют, стыдиться нечего. Мы как были скотом для них всех, – дед показал пальцем вверх, – так и остаёмся. Сейчас ты хоть сам о себе можешь позаботиться, без хозяев.

– Ладно.

– Ты на меня рукой не махай, я человек старый, кой-чего понимаю.

Кузьма не собирался ввязываться в очередной спор и включил телевизор, уставился туда безмысленно, ощущая лишь бесконечное раздражение, но в этот раз что-то новое пришло ему в голову.

Дождавшись, когда дед выговорится и уйдёт, он взглянул на картину. С той самой ночи он избегал её. С неё начались сомнения, грозные языки пламени, изображённые на ней, вошли в видение, которое остановило его от расправы. Кузьма отчётливо увидел в ту секунду, что если последует дальше, туда, куда призывает его война, то уничтожит свою семью, станет безнадёжно одиноким псом, которому некуда будет вернуться.

Картина висела ровно на том же месте, что и дни назад. Он думал, домашние перевесят её или вообще уберут, однако, не соответствующая остальному дому, она была на месте.

Кузьма вышел из дома, позвал Борьку, сел в «Жигули». Машинка натужно завелась, но поехала. Борька высунул морду на улицу и глотал холодный ночной воздух. Он уже отвык от поездок, и ему снова было интересно. Они двинулись в сторону посёлка, но, не доезжая до центра, свернули на объездную дорогу вдоль частного сектора, который без туристов выглядел в поздний час полумёртвым. Лишь редкие огни пробивались из темноты, фонарей тут сроду не стояло, попутных или встречных машин не попадалось, и Кузьма стал сомневаться, найдёт ли дорогу.

Тем не менее, привычка не подвела, и через полчаса он свернул на нужном перекрёстке и поехал в горку на север, забираясь на один из пологих холмов Пшадского перевала. На склоне стоял дом, занятый художником, Кузьма без труда нашёл его, потому что это был самый большой и дорогой дом в этих окрестностях. В нескольких окнах горел свет, и Кузьма без раздумий направился к парадному входу.

Мужчина лет пятидесяти сидел в саду чуть поодаль от крыльца и курил сигарету. Хотя на него падал рассеянный свет уличной лампы, подвешенной в полуголых ветвях вишни, Кузьма не увидел его и стал колотить в дверь, но, когда Борька гавкнул, заметил художника.