Борис Кригер - В Бездне

Герберт очутился на дне пропасти. В бездне.

Поначалу он силился сохранить целостность своих убеждений, потом просто отошёл от религии, не трогая её основ, а по прошествии времени впал в ярость.

Для Эльзы же это было не временным помрачением, а планомерным и направленным действием.

Вот такое назойливое бессмысленное хождение по кругу. Перечитывая написанное двадцать, тридцать лет назад, понимаешь: там всё то же самое. Нередко спросишь пожилого человека, и оказывается, что и он ничего не понял в этой жизни. Это так жестоко — дать людям возможность воспринимать мир, мыслить, искать ответы, но никогда их не находить! Сколько могут повторяться эти кружения — бесполезные, навязчивые, неосознанные?

Каждый раз открывая глаза, люди будто заново строят мир из маленьких, крошечных, скрупулёзно нарезанных деталей огромной мозаики. Но одна из них вечно выпадает, и человек снова что-то перестанавливает. Постепенно все воспоминания превращаются в сплошную ложь. Уже кажется, что надо было поступать иначе, что был вполне очевидный выход, что напрасно совершено то или иное действие. Но это лишь ещё одна грань самообмана, которая ведёт в никуда.

У Герберта был давний приятель, бенедиктинский монах. Когда-то они вместе учились в школе, но потом их пути разошлись. Однако через три десятка лет монах снова, будто специально, отыскался, чтобы поддержать беседу с другом на волнующую тему.

Герберт пожаловался на все свои сомнения и жизненные неурядицы. Монах, как водится, выслушал речь бесстрастно.

— Да, вот такой у нас Бог, — сказал он, — с характером.

— Но я не хочу верить в такого Бога! Я хочу верить в того, что есть любовь, а не обман.

— Мне кажется, лучше верить в того Бога, который есть, чем в того, которого хочется. Ведь мы мало что можем изменить, — задумчиво, со своей неизменной улыбкой ответил монах. — Я и сам вечно чувствую себя заложником, всю жизнь заложником. Несвобода что-то изменить, несвобода понять — нет никакой возможности избежать этого чувства, словно я пленник в собственном теле в этом мире. Да, с этим ничего не поделать.

Монах потупил взгляд, но Герберт поддержал его:

— Да, я чувствую то же самое, и как бы ни старался избежать этого ощущения, оно не отступает. Ведь нет никакого доказательства, что наш разговор в данный момент — это не сон. И довольно странно, что последний раз мы общались три десятка лет назад, а теперь снова разговариваем. Это больше похоже на сон, чем на реальность.

— Да, — согласился монах, — невозможно отличить реальность ото сна.

— А может быть, есть другой сон, параллельный, прошедший или будущий, в котором Христа не распяли, да и не надо было этого делать? В котором люди не рождаются и не умирают, не болеют и не страдают — сон, в котором действительно царствует любовь?

— Возможно, так и будет, когда мы умрём, — ответил монах.

Герберт продолжил:

— Это тоже ещё не известно. Да и как мы сможем понять, чем отличается сон жизни ото сна смерти? Разве тебе никогда не снилось, что ты уже умер?

— Снилось. Я носился со своим мёртвым телом и не знал, куда его деть, — рассмеялся монах.

Герберт задумался, но ничего не сказал. Ему не хотелось спорить и что-то доказывать.

К сожалению, возможность разговаривать с давним приятелем не облегчила душу Герберта. Почему нельзя решить вопрос раз и навсегда и не перемалывать в своей несчастной голове всё вновь и вновь, до бесконечности, до изнеможения? Каждый день и каждый час, и каждый вздох Герберт снова и снова думал, что же с ним произошло. Он находил подсказки во всём, что его окружало. Стоило ему взяться за книгу — и в ней были напоминания; слышал ли он чей-то разговор — и там находил намёк на то, что жизнь его пришла к полному краху.

Вообще, человеческий разум — весьма занудная и бесполезная субстанция. Непонятно, зачем он в принципе дан людям. Казалось бы, он должен упрощать жизнь, но на деле только усложняет её.

И действительно, важно лишь то, как человек ощущает себя здесь и сейчас, потому что всё остальное — чрезвычайная и упрямая иллюзия. Память людская нестойка, будущего человек не знает. Выходит, ценность имеет только происходящее здесь и сейчас. Но именно это здесь и сейчас превратилось для Герберта в настоящий ад. Никак не мог он освободиться от тягучих назойливых мыслей. И даже когда давал себе слово более не думать об этом, всё равно тут же его нарушал и пускался в безжалостный круговорот колющих воспоминаний.