Евгений Каминский - Свобода

В этот эпохальный для института момент Иван Савельевич был всего лишь научным сотрудником. И значит, имел право на старпомовские погоны и фуражку с невыразительным крабом, увы, без вожделенного золота по козырьку. Однако ж, ходить по Невскому проспекту этаким красавцем старпомом, свысока поглядывая на горожан, иметь возможность с какой-нибудь красивой женщиной (в отсутствие жены Иван Савельевич, случалось, грезил любовными подвигами) прорваться в ресторан «Астория» под вечер, когда туда уже никого из простых смертных не пускают (мест нет!), а моряка в таком-то кителе просто не могут не впустить — это дорогого стоит! Но если уж в «Асторию» и с красивой женщиной, то лучше, конечно, капитаном дальнего плаванья, а не старпомом.

Здороваясь в институтских коридорах с коллегами, на плечах у которых были капитанские погоны, Иван Савельевич страдал от зависти. Ну да, старшие научные, заведующие лабораториями, начальники отделов… Но он-то чем хуже? Он, покоритель арктических просторов!

Но мучился завистью он не долго: решение пришло само собой. Оно ему приснилось в ночь с пятницы на субботу, и выходные Иван Савельевич просидел за письменным столом с иголкой и нитками: отпарывал, пришивал, а в понедельник явился в институт полным генералом. Такие погоны, которые были теперь у Ивана Савельевича — с одной широкой полосой, носило лишь институтское начальство. Правда, полоса эта была не так широка, как у директора института, но зато вполне сравнима с той, что носили на погонах его заместители. Когда кто-то с капитанскими погонами на плечах заострял свой подозрительный взгляд на новых Ваниных погонах, Иван Савельевич не без мальчишеской задиристости заявлял, что там все те же, положенные ему, две полоски, просто они настолько близки друг к другу, что издали кажутся одной. Прибавить «генеральской» он не решался. И при этом смеялся как ребенок, получивший и билет на елку, и лису на воротник…

20

Когда Ваня-простота первый раз прилетел за Полярный круг начальником маленького полевого отрядика (прибыл он, правда, недели через две после того, как там обосновались его подчиненные: мудрый Ванин начальник, острожный старик, искавший всю войну для страны полезные ископаемые под дулом винтовки, решил попридержать Ванечку на материке, пока его подчиненные не выпьют на острове все взятое с собой спиртное, не передерутся и потом не просохнут, став годными для выполнения своих профессиональных обязанностей; боялся этот мудрый начальник насмерть испугать нежного Ивана Савельевича непробудным пьянством и зверским мордобоем, убить в горячем юноше здоровый романтизм, отбить у него навсегда тягу к поискам и разведке полезных ископаемых), он уже на второй день завопил: «Караул!»

Дело в том, что в тот год по Заполярью бродили нешуточные белые медведи и стаи голодных полярных волков, и Ивану Савельевичу казалось, что на каждом шагу хищники подстерегают именно его, а в обитом металлом балке, оставшемся от военных, который не взял бы приступом никакой медведь и куда Ваня сразу по прилету напросился жить, хотя и должен был поселиться отдельно от своих подчиненных в привезенной с собой палатке, не было туалета. В туалет, «давить пасту», как тут выражались, ходили чуть ли не за километр в тундру, где была устроена «отхожая палатка».

И вот нужно было идти туда, затравленно озираясь по сторонам, каждую секунду ожидая нападения хищника, и наконец, придя, услышать из-за полога чье-то вежливое покашливание. И значит: иди теперь назад не солоно хлебавши или же уходи еще дальше, за ближайшую сопку. А там, за сопкой, ты уже один, без товарищей, и у медведя с волком ты как на ладони. И, сев на корточки со спущенными штанами, можешь, сколько хочешь, крутиться, высматривая зверя. Зверь, если ему надо, возьмет тебя и без штанов. И бедный Иван Савельевич весь тот полевой сезон ходил «по большому делу» с карабином в руках и сидел на точке, вращаясь на триста шестьдесят градусов. Сдаваться медведю на милость он не собирался.

В маршрутах его в тот сезон сопровождал рабочий с лопатой, которому Иван Савельевич отдал свой карабин, хотя тот имел право только на лопату, с помощью которой «бил» небольшие шурфы или копал канавы в целях геологического картирования. На материке этот рабочий был заядлым охотником и сюда прибыл с мечтой подстрелить если не полярного медведя, то волка. Для Ивана Савельевича он стал нежданным спасением, щедрым подарком судьбы…

Пока, испытывая нечеловеческие лишения, Иван Савельевич притирался к Заполярью, считая дни и даже часы, которые ему еще осталось провести на краю света, наводненном безжалостными хищниками, его подчиненные весело и со вкусом тянули срок: бездельничали, картежничали, охотились, рыбачили, ну и копали или долбили, где им укажут, варили что-то на ужин (завтракали и обедали здесь хлебом с тушенкой) и еще, конечно же, бражничали — время от времени ставили на три недели двадцатилитровую бутыль бражки на рисе и изюме. Все взятое с собой крепкое и крепленое было с быстротой молнии выпито еще в начале сезона, и теперь их окрепшие на свежем воздухе организмы требовали продолжения банкета.

Иван Савельевич не пил… почти не пил спиртного. По крайней мере не имел такого губительного пристрастия. Более того: боялся пить, поскольку не знал, что потом от себя ожидать. Но его подчиненные, люди бывалые, смотревшие на странности своего молодого начальника добродушно и сквозь пальцы, уверяли его в том, что одна кружка браги делу не помеха, а повеселить сердце ох как может. И как-то на День молодежи Иван Савельевич хлопнул кружку горьковатой, но легкой в общении браги.

Хлопнул и распустил хвост — завел шарманку о своем легендарном прошлом в войсках ВДВ, о кремлевской больнице, о министрах, о скрытых от общественности академиках и директорах подземных заводов, ждущих от Вани ответов на свои трудноразрешимые вопросы, в общем, понес околесицу, излагая бесконечный список своих достижений в науке, технике и народном хозяйстве. Между делом он хлопнул еще одну кружку, потом еще одну, уже размахивая от возбуждения руками и забрызгивая собеседников кипучей слюной…

Ночью в балке все проснулись от медвежьего рева, хватаясь кто за карабин, кто за топор. Медведь ревел в Ванином спальнике, увеличившемся чуть ли не вдвое, и там, где должна была быть Ванина голова, по деревянному настилу неистово били Ванины ноги в кирзовых сапогах. Словно тихой сапой влезший в Ванин мешок медведь, как удав, проглотил половину Вани-простоты (весь бы Иван Савельевич в медведе не поместился) и теперь воет от наслаждения.

Взирающим на Ванины сапоги мутным мужикам понадобилась все же пара минут, чтобы понять, в чем дело, и начать действовать. Сначала, взяв Ивана Савельевича за ноги, они попытались вырвать его из медвежьей пасти. Но медведь не собирался никому уступать свою добычу. Тогда один из мужиков взял в руки нож и вогнал его в спальный мешок в том месте, где коварный медведь сопротивлялся превосходящим силам противника. Раздался хруст разрезаемого спальника, и медведь тут же ослабил мертвую хватку и застонал, как изнуренная любовью женщина, глубоко и жадно задышав. В конце концов, через прореху в спальном мешке мужикам удалось извлечь полуживого Ивана Савельевича (к счастью, хитроумный медведь, прокравшийся в Ванин спальник за добычей, оказался гиперболой спящего разума). В тот злосчастный праздничный вечер несчастный Иван Савельевич пил брагу до тех пор, пока мог ворочать языком. Все остальные, как насосавшиеся крови клопы, давно отвалились от стола и спали: кто — сидя, с бессмысленной улыбкой на бессмысленном лице, кто — ничком на полу, а Иван Савельевич все излагал им свои научные воззрения, все сыпал терминами и фактами, представляя несокрушимые доказательства собственной правоты. Наконец его язык отказался с ним сотрудничать, и, в последний раз с надеждой взглянув на спящих соратников, Иван Савельевич пошел домой. Вернее, по-пластунски полез к себе в спальник. А когда залез, уснул. Сначала все было, вроде, как всегда: снились только хорошие сны, в которых Иван Савельевич наставлял, исправлял, поучал, распекал каких-то академиков, директоров и министров… Но потом пошли кошмары: Иван Савельевич почувствовал вдруг нехватку кислорода и принялся его искать. Кислорода оставалось все меньше, и нигде в своих ночных скитаниях бедный Иван Савельевич не мог его найти: он ходил налево — там было душно, и медведь хватал его за горло, ходил направо — там было еще удушливей, и медведь, прикинувшись василеостровским хулиганом с троллейбусной остановки, бил его кулаком в грудь. Тогда Иван Савельевич в своей последней надежде бежал прямо — но и там, все тот же медведь хватал его за шиворот с намереньем живьем закатать в бочку с цементом… Иван Савельевич крутился, изворачивался, однако уже нигде не было ни глотка кислорода. И тогда он заревел сущим медведем. Спасибо сообразительному мужику с ножом, вырезавшему почти задохнувшегося Ивана Савельевича из верблюжьего спальника и вкладыша, в котором он за полночи несколько раз перекрутился, так что шансов вывернуться из ситуации без посторонней помощи у него не осталось.