Евгений Каминский - Свобода

В начале ноября он начинал обычно ставить ниточные капканы на песца (одним таким ниточным, вместе с инструкцией установки, его еще в первый год пребывания на острове снабдила артель) — в погожую погоду, уезжая в собачьей упряжке на десятки километров от дома в ту часть острова, где традиционно жили песцы. Ставил капканы он обычно рядом с тушами павших оленей, на которых охотно идут вечно голодные песцы, или возле оленьих потрохов, которые специально вез с собой в качестве приманки. Года через два после своего появления здесь он научился находить в тундре песцовые норы с одним или несколькими входами и ставил часть капканов у входов в эти норы. Дело было нехитрое: возле подмороженной оленьей туши он выкапывал в снегу небольшую яму, потом ставил на нее сверху капкан. Чтобы сделать капкан для песца незаметным, а также защитить механизм капкана от снега (замерзший в нем снег мог помешать ему сработать), охотник осторожно накрывал уже взведенный капкан травой, собранной осенью и служившей дополнительной приманкой, или же листом газеты. Но надежней всего было прикрыть капкан шерстью, взятой из шейной части оленьей шкуры, где она наиболее густая, никогда не замерзает и хорошо держит снег, не позволяя ему забить капкан. Чтобы добыча не сбежала вместе с капканом, последний был снабжен металлической цепью с металлическими же крючьями на конце или рогом оленя с большими гвоздями, вбитыми в рог и загнутыми наподобие рыболовных крючков. Так что даже если песцу удавалось вырвать капкан, далеко с ним он не мог уйти: крючья накрепко вцеплялись в лед и промерзший снег. Потом специальной деревянной лопаткой, чем-то напоминающей столовую ложку для великана (лопатка досталась ему от предыдущего охотника), он размягчал снег вокруг капкана и припорашивал им бумагу или оленью шерсть, скрывавшую капкан… Однако в первую очередь эта лопатка была нужна охотнику для того, чтобы оглушить пойманного песца (не всякий из этих зверьков отваживался отгрызть себе угодившую в капкан лапу) ударом по чувствительному носу. После того, как песец замирал на снегу, охотник ломал ему шею, загнув голову зверька к спине. Однако капканов у Коли-зверя было ограниченное количество, а шкурок требовалось неограниченно. Поэтому охотился он на зверька и другим способом — с помощью ловушек, которые охотники с материкового побережья называли пастями. Несколько таких остались ему в наследство от предыдущего охотника. Сделав еще несколько десятков по образу и подобию, Коля ставил их в тундре на возвышенных местах, больших кочках, холмиках, чаще — вдоль русел рек, где у этих сооружений, продуваемых всеми ветрами, оставалось больше шансов быть не занесенными снегом. Представляли они собой деревянную конструкцию, состоящую из толстой двух-трехметровой доски или бревна, нависшей над коробом из досок, в котором лежала приманка — те же оленьи потроха или кусок протухшей шкуры выброшенного на берег кита, пронзительно пахнущей и за многие километры манящей к себе прожорливого зверя. На бревно, которое должно было придавить зверька, нужно было еще положить тяжелый камень, и Коля-зверь использовал для этого небольшие валуны из прибрежной зоны. Ловушки были хороши в первую очередь тем, что не уродовали добычу — зверек не получал увечья и умирал, не портя шкуру.

Без единого гвоздя пасть стояла на четырех деревянных ногах. Снизу — основание из доски, по бокам также две доски, служащие бортами, и сверху доска, что должна прихлопнуть зверька. На одном конце этой доски небольшое отверстие, куда вставлялась палка, вбитая в плитняк или снежный наст, а под другим концом заостренная палка с нанизанной на нее приманкой. Зверек, а то и два забирались под эту доску и ползли по узкому ходу к приманке, кто-то из песцов хватал ее зубами, тянул к себе, палочка подламывалась, а тяжелая доска с камнем придавливала добычу, которая, не имея возможности пошевелиться, погибала под гнетом…

Но поначалу ловушки не работали: Коля-зверь не понимал, почему песец обходит стороной, пусть даже со свежими оленьими потрохами. Потом до него дошло: зверек боится подходить к ловушке, поскольку от нее пахнет человеком. Перед тем как пойти в дело, она должна была постоять, продуваемая ветрами, омываемая дождями, чуть ли не год, чтобы избавиться от человечьего духа, намертво въевшегося в поры дерева.

Через год ловушки наконец заработали и стали приносить охотнику добычу. Но тут объявилась новая напасть: весной кто-то ломал ловушки. Но геологов и геофизиков еще не было на острове… Дело скоро разъяснилось: разрушителями пастей оказались северные олени, точившие о них свои рога, чтобы содрать свисающую с тех лохмотьями шкуру.

В удачный сезон охотник добывал из капканов и ловушек за раз до полутора десятка зверьков. Но были и такие года, когда лемминг, служивший здесь основной пищей песцу, вдруг куда-то исчезал, и тогда случалось, что до попавшегося в капкан песца прежде охотника добирались другие песцы и пожирали сородича, чтобы самим как-то дотянуть до светлых времен. Такими уж были эти вечно голодные господа и дамы в шикарных шубах…

Самого лучшего песца Коля-зверь добывал в феврале. Зверек тогда был особенно пушист: его мех вытягивался за лютые январские морозы до максимальной длинны. Помимо белых песцов попадались ему и голубые, правда, довольно редко, а вот черный песец угодил в ловушку только раз — и был черной жемчужиной в драгоценном ожерелье Коли-зверя.

Долгой беспросветной ночью, особенно если за окошком лютовала метель, охотник беспрерывно топил буржуйку, подливал в стоявший в холодных сенях бензиновый генератор топливо, чтобы озарить вечные сумерки светом электрической лампы и оживить радиоприемник, готовил еду для себя и собак — варил что-то в большом котле (чаще мясо и рис) да занимался выделкой драгоценных песцовых шкурок, слушая то радиостанцию «Маяк», то «Голос Америки», а то и вовсе чью-то морзянку, прорывавшуюся к нему сквозь белый шум радиопомех эфира. Спиртное у него в избе никогда не переводилось, артель не ограничивала ни в чем, правда, все доставляемое ему на остров (и консервы, и галеты, и питьевой спирт) входило в счет, и чем больше Коля заказывал, тем меньше в конечном итоге стоили его шкурки при приемке.

Но как можно пить горькую, если снежная буря утихла и там, в ловушках и капканах, его ждет добыча?! И он летел на своей упряжке по привычному уже маршруту, и ломал шеи песцам, извлеченным из капканов, и вынимал холодных удавленников из деревянных пастей, и вновь ставил капканы и снова нанизывал на острую палку приманку в пастях, и, раскрасневшийся от мороза и удачной охоты, вез добычу домой, подсчитывая грядущие барыши и покрикивая на разгоряченных, уже учуявших близкий дом, маламутов…