Тейлор Рейд - Настоящая любовь

Когда вы с Мари возвращаетесь к стейку, она спрашивает, в порядке ли ты. Пока ты объясняешь, что ты чувствуешь, на тебя словно обрушивается тонна кирпичей. Уже давно ты слышишь от людей: «Царствие ему небесное». Ты наконец осознаешь, что так оно и есть.

Тебе становится радостнее оттого, что Крис знает, что ты грустишь, потеряв его брата.

Ты размышляешь о том, что печаль, возможно, не так постоянна, как ты думаешь. Возможно, ремиссия может продолжаться годами.

Однажды ты идешь к парикмахерше, та спрашивает тебя, не думала ли ты когда-нибудь о мелировании. Ты отвечаешь, что хочешь попробовать. Выходя из салона, ты чувствуешь себя так, словно выглядишь на миллион долларов. Ты записываешься на следующий визит.

Твои родители почти удалились от дел, подарив тебе магазин. Ты так горда, так счастлива, так жаждешь вступить во владение им, что принимаешь решение вернуть себе девичью фамилию. Ты снова носишь фамилию Блэр. Никогда ты так не гордилась своей фамилией. В тот день, когда ты получаешь новую лицензию, ты, в слезах, смотришь на небо, думая, что Джесс там, и говоришь:

– Это не значит, что я не люблю тебя. Это значит только то, что я люблю то место, где выросла.

Когда Мари узнает, что магазин передали тебе в управление, она расстраивается. Она обвиняет тебя в том, что ты забрала его у нее. Ты говоришь, что просто подхватила упавший мяч. Вы обе взрываетесь. Она кричит, и ты кричишь. В гневе она вопит:

– О, пожалуйста. Всем известно, что ты любимица. Идеальная мисс Эмма, которая все делает именно так, как хочется маме и папе.

Ты начинаешь смеяться. Потому что это полная чушь.

Но потом понимаешь, что это правда.

Ты стала такой, какой тебя всегда хотели видеть твои родители, и все это произошло почти случайно.

Ты не думала, что захочешь работать с книгами, или жить в Массачусетсе, или же сблизиться с сестрой. Но оказывается, все именно так. Именно поэтому ты чувствуешь себя счастливой.

А потом ты говоришь себе: Постой, нет, это не правда. Я не могу быть счастливой.

Потому что у тебя нет его. Он пропал. Ты не можешь быть счастливой, разве не так?

А затем ты останавливаешься и искренне спрашиваешь себя: Я счастлива?

И понимаешь, что, возможно, да.

Ты просишь прощения у Мари. Она просит прощения у тебя. Ты на языке жестов произносишь:

– Я была идиоткой.

Мари смеется.

Позднее ты спрашиваешь ее, не предаешь ли ты Джесса, чувствуя радость, любя свою новую жизнь. Она просто говорит:

– Совсем нет. Он хотел бы, чтобы все было так. Он хотел бы именно этого.

Ты думаешь, что она, вероятно, права.

Ты снимаешь обручальное кольцо и кладешь его в конверт с любовными письмами и фотографиями. Ты никогда не расстанешься с ним, но носить его нет нужды.

Ты возвращаешься к своей парикмахерше и спрашиваешь ее, не думает ли она, что тебе больше пойдет стрижка «под мальчика». Она отвечает, что ты выглядела бы великолепно. Ты доверяешься ей. Ты идешь домой, подстриженная по-новому, и вполне уверена в том, что делать.

Но потом Мари видит твою стрижку и говорит, что ты выглядишь как кинозвезда, и когда ты снова смотришь на себя в зеркало, ты, пожалуй, понимаешь, что она имела в виду.

Через полгода ты решаешь взяться за пианино.

И вот, пока ты идешь в музыкальный магазин, ты приводишь в движение целый пласт своей жизни.

Я могла бы начать с того, чтобы попробовать брать уроки игры на фортепиано. Но я решила взять быка за рога. Я хотела чем-нибудь занять руки, когда бывала дома. Можно было выбрать одно из двух – либо пианино, либо стряпня, стряпня показалась мне грязной работой.

Поэтому я нашла в Уотертауне магазин подержанных инструментов и в одно воскресное утро поехала туда.

Когда я входила в него, звякнул дверной колокольчик и створки дверей ударились друг о друга, сомкнувшись за моей спиной. В магазине пахло кожей. Все стены были заполнены висящими рядами гитарами. Я нашла стойку с журналами и минуту рылась в них, не уверенная в том, что я, в сущности, ищу.

Внезапно я почувствовала себя некомфортно, совершенно не в своей тарелке. Я не знала, какие задать вопросы и кому их задать.

Стоя там, в окружении саксофонов, труб и разных музыкальных инструментов, названий которых я не знала, я поняла, что мне это не по зубам. Я склонялась к тому, чтобы отказаться от этой идеи, развернуться и поехать домой. Отойдя на шаг от стойки с журналами, я наткнулась прямо на два бронзовых барабана. Они зазвенели, когда я случайно столкнула их друг с другом. Поправив их, я огляделась вокруг, чтобы понять, видел ли меня кто-нибудь.

В нескольких шагах от меня стоял продавец. Он смотрел на меня и улыбался.

Я застенчиво улыбнулась в ответ, а затем опять повернулась к журналам.

– Привет, – сказал продавец. Теперь он стоял совсем рядом со мной. – Ты играешь на литаврах?

Я взглянула на него и по глазам поняла, что он узнал меня в тот же момент, когда я узнала его.

– Сэм? – сказала я.

– Эмма Блэр… – произнес он, отпрянув.

– О боже, – запричитала я. – Сэм Кемпер. Я даже не… Я не видела тебя…

– Десять лет или, возможно, больше, – сказал он. – Классно. Ты… ты выглядишь замечательно.

– Спасибо, – сказала я. – Ты тоже.

– Как твои родители?

– Хорошо, – ответила я. – В самом деле, хорошо.

На минуту между нами повисло молчание, я пристально вглядывалась в него, удивляясь, как сильно он изменился. Я пыталась вспомнить, всегда ли у него были такие сногсшибательные глаза. Они были карие и такого теплого оттенка, что казались очень добрыми и терпеливыми, будто смотрели на все с состраданием. Или, может быть, я просто проецировала на его лицо связанные с ним самим воспоминания.

Но в том, что, возмужав, он превратился в привлекательного мужчину, сомневаться не приходилось. Его лицо стало чуть более угловатым, в нем угадывался характер.

Я поняла, что не свожу с него глаз.

– Ты теперь играешь на литаврах? – спросил Сэм.

Я посмотрела на него так, словно он говорил по-французски.

– Что? – переспросила я.

Он указал на бронзовые барабаны за моей спиной.

– Я видел тебя рядом с литаврами и подумал, что ты, возможно, начала играть.

– О, – сказала я. – Нет-нет. Ты же знаешь меня, я ни на чем не играю. То есть если не считать того случая, когда нас заставили выучить на флейте песню «У Мэри был барашек», но, думаю, вряд ли это считается.

Сэм засмеялся:

– Это не совсем литавры, но думаю, что считается.

– Никто из нас не умел играть на той куче инструментов, которыми владел ты, – сказала я. – Их было шесть?

Сэм стыдливо улыбнулся:

– На самом деле с тех пор я добавил к ним еще немного. Впрочем, на большинстве из них я играю, как любитель.

– А я только на флейте. О! – внезапно вспомнив, воскликнула я. – Я также играла на пальцевых тарелочках на концерте в честь окончания школы! Значит, на двух.