Пал Сабо - Пядь земли

Людей этих и статистика, и печать, и писатели, и политики называют мелкими хозяевами. Называют еще и по-другому. Скажем: костяк нации. Да мужики-то сами ничего об этом не знают. Если прочтут про мелких хозяев в газете или в книге, думают, это про кого-то другого, а не про них. Думают, это о тех, кто ходит в крепких сапогах, и не в шапке, а в шляпе, в черных суконных штанах. У них таких штанов нет. У них совсем другие штаны. Летом ходят они в полотняных шароварах, а зимой — в стеганых портках под овчинным тулупом. Сначала эти портки у них выходными служат, а потом приходит пора на каждый день их пускать, с заплатами или так, как есть. На голове же носят они соломенную шляпу или какую-нибудь шапчонку.

Короче говоря, никакие они не мелкие хозяева, а просто люди, которые встают раньше всех, ложатся позже всех, а пшеницу на своих крохотных полях жнут так, словно и не жнут, а бреют. Снопы вяжут большие и колоски собирают так старательно, что там и воробью нечем поживиться. По зернышку подберут высыпавшуюся из стручков фасоль или горох; но дочерей своих воспитывают и одевают, будто богатые. Есть в этом свой резон: вдруг возьмет девку какой-нибудь зажиточный парень.

На мельнице ругаются они с мельником на чем свет стоит, требуют муку, что на жерновах налипла; да еще весы посмотрят — правильные ли. Если баба перо еврею продает, торгуется до последнего. А во дворе у них всегда чисто. Каждая травинка на учете. Летом кизяк сушат — топливо на зиму. Молоко не любят, говорят, а на самом деле на продажу его оставляют. Сало тоже не любят: затхлое-де оно; мучаются, голодают, смотрят на мир без всякой радости, когда вечером ждут у калитки корову из стада. На сельских выборах голосуют дружно, на парламентских всегда стоят за оппозицию.

По-другому им нельзя жить. Потому что, если съедят, что собрали, уплывет в два счета все достояние.

Деньги ухитряются добывать из пряжи, из вина, из ничего. Конечно, невелики эти деньги, как раз чтобы прожить кое-как. А это — тоже дело немалое.

Многого они себя лишают в жестоком, бесконечном самоограничении; зато стараются отыграться в политике. Только зря стараются. Не было еще в округе случая, чтоб где-нибудь победила оппозиция. Ну, может, один раз. Первый и последний. Еще во времена Кальмана Тисы да Иштвана Тисы [29] Кальман Тиса и Иштван Тиса — отец и сын, лидеры консервативной части венгерского дворянства в конце XIX — начале XX вв. .

Но вспоминают они об этом при каждом удобном случае. Давняя та победа и сегодня подогревает их оппозиционные настроения.

К таким людям относился и Лайош Ямбор, хотя и не совсем: что для них — вопрос морали, права или обычая, то для него — вопрос самолюбия. А самолюбие это разрослось в нем сверх всякой меры, как грыжа у поросенка или гнойник у коровы. И потому пустой, ненадежный он мужичонка. За пенгё готов продать не только соседа, но и всю деревню, всю страну. Чего там: всю Европу.

Надо, правда, сказать: за все, что удается ему урвать, ухватить, расплачивается он щедро, даже с лихвой. Не деньгами, конечно, или чем иным, а словами. Насчет этого он мастер, каких поискать.

После того как удалось ему благодаря повитухе счастливо выпутаться из самой неприятной истории в его жизни — истории с билетом, — долго он опасался, как бы не прознали про это в деревне. Потому и назвал тогда Нешту вместо своей деревни. Ну а теперь, освободившись и от своего долга повитухе, воспрянул духом. И даже начал думать о себе: мол, вот он какой честный, какой порядочный!

Теперь-то уж не боялся он встречаться с повитухой. Даже сам останавливался поболтать о том, о сем.

А сплетня про Ференца Вирага да про Шару Кери, которую Лайош Ямбор и пустил гулять по свету еще весной, теперь разлилась, как наводнение. Дескать, Ференц Вираг и Шара Кери…

— Скажите, господин староста, неужто нет в этих разговорах никакой правды? — спрашивает однажды Ямбор старосту. Оказались они как раз в правлении вдвоем. Сидели в кабинете у старосты на конторских стульях.

— В сплетнях-то? Да ни единого слова. Не такая она женщина, господин выборный. Если б такая она была… — и моргает задумчиво, глядя на шкаф, где свалены конфискованные у браконьеров ружья и палки, отобранные в драках. И когда уж начальство их заберет?..

— Ну а коли не такая… так чего вы думаете? Женитесь на ней, и все там. Не мытьем, так катаньем. Она согласится. А баба она завидная.

Ференц Вираг Ямбора не любит, как не любит его никто в деревне. Но когда речь о Шаре Кери заходит, тут староста даже с Ямбором готов беседовать хоть до утра. Вот и сейчас тянется он к кнопке и звонит (три раза, чтобы знали, к кому идти); тут же входит в кабинет рассыльный Жига Цебе.

— Звонили, господин староста?

— Сбегай-ка за бутылкой пива.

А Лайошу Ямбору лишь бы пива выпить за чужой счет. Начинает он расхваливать повитуху, да так, будто сам на ней жениться собирается.

Вот какой он человек, этот Лайош Ямбор.

Есть за ним еще один грех: перед жатвой, когда возил он повитуху в Комади, записал его там полицейский, а Ямбор от испуга Красным Гозом назвался. И где у него голова была… почему кого другого не придумал? Хоть бы, скажем, того же старосту. А Красного Гоза… Бр-р… Как вспомнит он про это, так словно старые долги всплывают в памяти, все сразу. И как это он такую промашку дал? Ведь если выйдет это дело наружу — пропала его голова. Красный Гоз с ним шутить не будет. Как-то надо беду предупредить — а как? Ой, трудно… но все-таки надо постараться…

«И что про себя думает этот Жирный Тот, что не дает развода? По какому такому праву? Потом захочет развестись, да поздно будет, я так думаю», — говорит Ямбор встречным и поперечным. Авось дойдут его речи и до Красного Гоза.

Словом, несет Лайоша Ямбора по запутанным дорогам жизни, то влево бросит, то вправо. Однако больше все-таки влево, чем вправо… И вот как-то раз — было это позавчера вечером — открывается у него во дворе калитка. Собака бросается с лаем — да что там собака… Входит Красный Гоз; на собаку и глазом не ведет. Направляется прямо к крыльцу.

Шапка на голове у Ямбора заметно поднимается вверх: волосы ее снизу подталкивают. Ведро падает из рук, гремит по камням возле колодца. А мозг с невероятной скоростью перебирает все углы, все темные места во дворе, на чердаке, куда бы забраться. Спрятаться, как мышь. Или лучше — как муравей. Поздно, правда, прятаться. Однако в такую минуту хоть подумать об этом, и то уже легче.

— Здорово, Лайош. Ты был в Комади в июне, в последнее воскресенье? — спрашивает Красный Гоз негромко.

— Не-ет… говори тише, брат Йошка, ради господа бога… — шепчет Ямбор, оглядываясь на сени.

— Ладно. Давай говорить тише. На мое имя штраф пришел, пять пенгё, за телегу, оставленную без присмотра. Короче, ты оставил телегу и моим именем назвался. Так что давай сюда пять пенгё, я уплачу, и будто меня здесь и не было.