Пал Сабо - Пядь земли

— Ну, рассказывайте, тетушка Пашкуй, что у вас за беда такая, — говорит Шара Кери дома.

— Ох, голубушка, миленькая, помогите мне, если вы в господа верите… — говорит вдова и начинает горько рыдать. Слезы катятся у нее по лицу, частые, желтоватые, как дождевая вода с железной крыши.

Видно, и вправду беда у нее серьезная, если она так ревет отчаянно.

— Ну так скажите же, в чем дело… Иначе — как я могу вам помочь?..

Вдова оглядывается и наклоняется к уху Шары Кери. Шепчет. И опять рыдает, еще пуще прежнего.

Смотрит на нее Шара Кери и молчит. Не утешает. Лишь тихо, размеренно постукивает пальцами по подлокотнику плетеного кресла. Наконец говорит — скорее сама себе:

— Ну да, вы ведь вдова…

— Вдова. Целых десять лет вдова, ох-ох…

— Отец… ну, то есть кавалер ваш… он женат?

— Конечно. В этом-то вся и беда. Спасите меня, миленькая, спасите от позора…

Спасти ее. Если бы она умела спасать… Себя она, правда, в свое время сумела спасти… да зато до сих пор чувствует, каких страшных усилий ей это стоило. У нее никого не было в целом свете, кто бы ей помог; даже не на кого было пожаловаться; самой пришлось себя спасать, самой себе помогать. Правда, она не вдовой была. А итого хуже — незамужней девушкой, а отцом ребенка — один выздоравливающий больной в больнице, где она служила. Поступил он совсем слабый, неизвестно, б чем душа держалась. А поправился и исчез неожиданно, ничего даже не сказав ей… И теперь еще она должна кому-то помогать…

— Я? А что я могу сделать?

— Вы ведь умная, образованная. Я слыхала, вы и в институте учились… да теперь ведь повитух не так учат, как раньше… а потом…

— Нет-нет, об этом вы и не думайте. И сами не пытайтесь что-нибудь сделать. Это ведь убийство.

— Все равно я руки наложу на себя… — снова рыдает вдова.

— Речь не только о вашей жизни! Слышите!

— Что же мне делать?..

— Один выход у вас, тетушка Пашкуй.

— Какой?

— Родить ребенка.

— Нет, нет, такого позора я не вынесу… нет, ни за что! Знала я, знала, что погибель моя идет, — и хлопает вдова себя по бедрам.

— Полно, полно. Поговорят две недели, потом забудут.

— Забудут? Нет, милая, не-забудут. Не знаете вы этих людей. Хуже они, чем басурмане…

— Тогда… найдите кого-нибудь, неженатого, и выйдите за него. Сколько месяцев-то уже?

— Я думаю, два… или один…

— Словом, два… Так что ухватитесь за кого-нибудь и не отпускайте.

— Нету здесь таких, уж я-то знаю. Да если и был бы кто, что я ему скажу, когда ребенок появится?

— А ничего. Дети и на седьмом месяце, бывает, рождаются. Особенно, если приспичит. Вы еще молодая, можете мужа найти. И прежде всего возьмите себя в руки. Вы ведь та самая знаменитая вдова Пашкуй, которая столько свадеб устроила? Неужели ж себе не устроите? Где же вся ваша наука? Соберитесь-ка с силами и бросьте эти мысли. Умереть… Повеситься… Да если вы еще при жизни душу свою в ад хотите отправить…

— Нету здесь такого вдовца, нету…

— Так найдите неженатого. Бобыля какого-нибудь. И пусть радуется, что такую жену получит… Постойте-ка. Я уже знаю одного. Да и вы сейчас угадаете. Ну?..

— Не знаю я, не знаю. Господи, господи, такой позор!..

— Знаете, еще как знаете! Поспорим, что знаете. Ну, поспорим…

Вдова испуганно смотрит на нее, потом шепчет едва слышно, одними губами:

— Ференц Жирный Тот…

— Ну конечно же! Подходит? Я думаю, подходит. Он уж не первой молодости, а вы женщина не старая, так что он вас быстро догонит, не бойтесь.

— Да ведь я ему крестная мать. А отец его — мне сводный брат…

— Тем лучше. Значит, вам легко бывать у них почаще.

Вдова поднимается такая взволнованная, будто радостную весть услыхала. В самом деле, почему бы не женить на себе этого парня? Его тоже жизнь не баловала… К тому ж и ребеночек, бедняжечка, вдруг прежде времени богу душу отдаст?.. И она представляет маленький голубой гробик, который Геза, брат Ферко, понесет на кладбище, держа под мышкой.

Потому что так носят взрослые усопших младенцев.

Жирные Тоты разобрали забор перед своим домом и поставили чугунную решетку. Укрепили ее между кирпичными столбами, выкрасили в зеленый цвет. Только верхние пики сделали красными. На решетке — кованые розы; их в белый цвет покрасили. Стоит изгородь зеленая с белыми розами и красными пиками, а столбы кирпичные — светло-желтые, с серой полосой у основания.

Решетку они заказали в Дебрецене; столбы же выкладывал Элек Орбан, который, как известно, лучший плотник и каменщик в округе. И сделал он их такими, что вся деревня приходила и смотрела разинув рот.

Но что толку с вычурной решетки, если дом как был, так и остался старомодным, тихим деревенским домом. На окнах — ставни, а вокруг — узкий каменный карниз. Да и карниз уже почти не виден после бесчисленных побелок. Пока здесь исправник жил, дом в желтое был выкрашен; потом, когда доктор в нем поселился, — в серое. После доктора купил дом резник и выкрасил его в зеленый цвет. Ну а нынешние хозяева перекрасили его в синий, чтоб другого такого дома не было в деревне. Правда, синим он оставался недолго, потому что скотина: коровы, свиньи — ни за что не хотела во двор идти (даже гуси бежали в панике из калитки). Долго ругался тогда старый Тот, а потом отправил Ферко за старым Сильвой, который хоть и плотник, но умеет и малярить. И стал дом опять желтым, как при исправнике.

А нынче мастера соскоблили всю известку, даже штукатурку сбили (Ферко говорит — щикатурка), потом заново обмазали и покрасили в красивый светло-серый цвет. Дом стал как новый. Выкрасили и окна, сменили черепицу на крыше, укрепив ее белым раствором. Словом, сияет дом Тотов под солнцем, как игрушка. Но это не все. Старый Тот еще один амбар хочет строить. Потому что богатство растет, зерно копится…

Если начистоту говорить, так совсем и не потому идет все это строительство, что-де тесно стало Тотам в старом доме, в старых клетях. Просто хотят Тоты показать всей деревне: вот, мол, какие мы. Пусть свалился на нас позор, когда невесту из-под носа увели у парня… Пусть вся деревня над нами смеется… Посмотрим, как она будет завтра смеяться. Известно ведь: хорошо смеется тот, кто смеется последним.

И раньше не жалел Габор своих работников, батраков, должников, а теперь совсем озверел. Вокруг пальца его обвели, на смех выставили!.. Ну, он им покажет… Узна́ют они его. Почувствуют его руку…

Прежде была у них одна собака, большая, сильная, алая, а теперь завели еще одну. Новая эта собака что тигр. Она даже и не лает: сразу бросается на человека. И теперь если приходит к ним чужой, то сперва долго стоит у калитки, кричит, щеколдой стучит, пока не выйдет наконец кто-нибудь из сеней, или из хлева, или из летней кухни. Ребятишки деревенские обмирают от страха, когда подсматривают у решетки, и, стоят собаке голос подать, удирают со всех ног… Да и мало кто ходит нынче к Жирным Тотам. Разве что очень уж кому-нибудь нужно. Рассыльные, скажем, у которых всегда с собой суковатая палка. Ну и, само собой, поденщики.