Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Разумеется, она помнила, что я намеревался купить машину и возить её светлость на работу и обратно. Было за что бороться.

— Не унижайся, — нарочно попросил я с камушками в голосе, чтобы она не питала глупых надежд.

— А я даже хотела за тебя замуж выйти, — перешла она в наступление, пристально глядя на меня своими мультяшными глазами, которые светились в темноте, как люминесцентная керамика, и очень мне нравились.

— Найдёшь другого дурака, — ответил я.

Она легкомысленно покривилась: очень надо! И я понял, что рыжий Владик для утешения, а я, значит, для того, чтобы на мне ездить, свесив ножки.

— Знаешь, как я переживала, — поведала она, надувая пунцовые губки и переходя на доверительный тон. — Даже в полицию сообщила!

Она так и сказала: «сообщила», словно о пропаже болонки.

— Представляю, — сказал я и едва удержался от ядовитого укола насчёт её переживаний, наверное, не знала от радости, кому первому из своим пожарников позвонить, мол, квартира освободилась с жратвой и выпивкой, ну, и сексом, разумеется.

Она вспыхнула, всё поняв:

— Скотина!

Я понял, что часто принимал женскую красоту за ум.

— Инна… — спросил я с долготерпением, — чего ты хочешь?

Ящерица на правой её руке премило умывалась язычком. Признаться, я уже привык к ней и находил даже забавной. Но мысль о том, что она провела бы со мной остаток моих дней, почему-то меня покоробила; с самого начала я не верил Инне-жеребёнку, хотя надеялся на чудо. Чуда не состоялось, жеребёнок экзамена не выдержала, стало быть, у неё всё ещё впереди с её страстью к хитростям.

— Ничего, — буркнула она, отвернувшись.

— Банкет окончен, — сказал я. — Забирай свои вещи и уходи!

— Ты сам виноват! — всхлипнула она, с трудом выволакивая пакет из ванной.

Мне были знакомы эти женские фокусы, против них у меня выработался стойкий иммунитет. У меня была хорошая, а главное, очень настойчивая учительница, и я предугадывал все ходы наперёд. В этом плане жеребёнку было далеко до моей жены.

Высунулся рыжий Владик:

— Я готов!

— Закройся! — отрезала она и едва не прищемила ему нос дверью. — Мог бы позвонить! — упрекнула она, намеренно делая меня негодяем.

— К сожалению, не мог, — сказал я, не собираясь объяснять, что произошло с моим телефоном, после этого надо было рассказывать о покушении, об операции, а там, глядишь, расслаблюсь, нечаянно помирюсь и начну презирать себя. Я не хотел, чтобы в моей жизни наступила эра цинизма и расчетливости.

— Я ждала тебя три дня! Все глаза выплакала! Я думала, ты меня бросил!

— Придумай что-нибудь более жалостливое, — предложил я.

— Мне было тяжко и одиноко! — повторилась она, не в силах выйти за рамки Эллочки-людоедки, и пыталась меня обнять.

— Так тяжко, что ты притащила придурка?! — отступил я на шаг и не удержался я от укора, хотя дал себе слово минимизировать душевные потери.

— Я не придурок! — возмутился рыжий Владик из-за двери.

— Заткнись! — велела она ему и с тайной надеждой к примирению посмотрела на меня: — Что мне оставалось делать?

Инстинктивно она чувствовала, что больше ей такого дурака не найти.

— Всё что угодно, но не раздвигать ноги, — сказал я.

— Ну ты и монстр! — всхлипнула она после минутного изумления.

— Какой есть, — согласился я.

В странном она жила мире, хотя иллюзии нужны нам, чтобы меньше страдать.

— Мастодонт! — добавила, намекая, что я глубоко неправ, что мода на порядочность осталась в прошлом веке и что я должен удовлетвориться естественным положением вещей, не выгонять её, страдающую, на улицу, а обойтись суровым наказанием в виде трехкратного секса.

— Всё! — сказал я. — Концерт окончен! С вещами на выход!

Жеребёнок всё поняла. Глаза её потухли, руки опустились, но пакет с косметикой не бросила, а потянула за собой, как заключённый — кандалы, хорошо хоть догадалась оставить ключи на тумбочке, под канделябром в виде Мефистофеля с высунутым языком.

— Ты ещё меня вспомнишь! — словно нарочно замешкалась она.

Рыжий Владик, трусливо кося глазом, шмыгнул первым, очевидно, оберегая зад от пинка.

— Даже не сомневаюсь, — согласился я, закрыл за ними дверь и, найдя в справочнике службу уборки квартир, вызвал бригаду спасателей.

Когда они прибыли, я сказал, что нужно сделать: навести абсолютный порядок, постельное бельё и грязные вещи отдать в прачечную, всё лишнее, включая бутылки, объедки и всю еду из холодильника выбросить в мусоропровод. Поменять зеркало в спальне, вымыть холодильник, полы, окна, продезинфицировать ванную, туалет, душевую и кухню, а также посмотреть хозяйственным глазом. А сам пошёл в парикмахерскую и магазин. Кожаные тапочки, которые я успел полюбить всей душой, я самолично вынес и оставил у подъезда, мол, кто-то забылся и босиком отправился собачку выгуливать.

В магазине, памятуя о недавней голодной жизни, я накупил всего, на что упал мой взгляд, в том числе и огромную бутылку божественного арманьяка «Чёрный дуб Гаскони» на качелях.

Я некстати вспомнил, что по весне с голодухи мы ели виноградных улиток, да, тех самых улиток, которых подают в московских ресторанах как деликатес от шеф-повара, только при отсутствии чеснока и уксуса они дурно пахли из-за жёлтой слизи, которую выделяли в неимоверном количестве.

Когда я вернулся, тапочки у подъезда уже наши себе нового хозяина, а квартира блистала идеальной чистотой. Гардины висели, как им положено, кресло было водворено на место, а персидский ковёр пропылесосен. Воздух благоухал розами. Принесли выстиранное бельё и застелили постели в обеих спальнях. Лампы в душевой поменяли на более мощные, купили новые коврики и душевые принадлежности, даже в вентиляции решетку почистили. Услуги обошлись мне в двенадцать тысяч, не считая стоимости зеркала. Я заплатил пятнадцать к удовольствию обеих сторон, плюс за зеркало. Потом открыл кран, чтобы наполнить ванную, вернулся на кухню, сделал себе грубоватый арманьяк «Чёрный дуб Гаскони» со «швепсом» и выпил большой стакан. После этого почувствовал, что меня отпустило и в желудке, и в душе.

Есть женщины, которым нравится власть над мужчиной, жеребёнок по младости лет пока что подбирала ключики к этой роли, в которой надо быть удачливой, как роковая женщина, и искусной, как канатоходец. С кем-то другим она больше не повторит ошибки, подобной той, которую совершила со мной. Бог с ней, я даже не осудил её, дитя прогресса.

Я боялся взглянуть на свой левый бок, он был жёлтым и сморщенный, как грецкий орех. К счастью, зеркало в ванной быстро запотело. Но я успела заметить, что, кажется, стал поправляться, что на спине, как прежде, возникли рельефные мышцы, а когда причесывался, то отметил, что у меня даже чуб вырос такой же, как в юности, и закрыл наконец мои безобразные шрамы. Об осколке в лёгком я даже не вспомнил.