Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

— Ничего не куплю. Раз вырастила, надо продать.

— Если тебе что-то нужно, скажи папе, он тебе не откажет…

— У меня все есть. — Мать вдруг оторвалась от прополки и улыбнулась мне. — А ты что-нибудь хочешь? Скажи, я куплю.

— У меня все есть. — Я тоже улыбнулась.

— Правда?

— Правда!

На самом деле я не посмела бы тратить деньги, которые мать выручит за уток.

Мы замолчали; склонив голову, мать пропалывала грядку, потом обила сорняки от земли и бросила в загон. Ну и жирные выросли утки!

Через два базарных дня мать собралась продавать птицу. Отец снова велел братьям пригнать пикапы к берегу и ждать там. Деревенские опять подняли нас на смех, но в этот раз нам было все равно. К тому же теперь мать продавала целую стаю резвых уток, тут мороки куда больше, чем с овощами, ей могла понадобиться наша помощь. Но мать оказалась не так проста: она вовсе не собиралась везти птиц на рынок, вместо этого разыскала пару ресторанчиков, где подавали жареную утку, связалась с их владельцами и пообещала дать хорошую цену, если они сами приедут на берег и заберут товар. Мы с братьями только подсобили немного, пока покупатели грузили клетки с птицей в машины, а толком не помогли. За уток мать выручила почти пять тысяч юаней, она стояла с пачкой денег в руках, и я видела в ее глазах слезы. Мы с братьями очень удивились: нам казалось, что мать вовсе не из тех людей, что любят деньги. Потом она дала каждому из нас по сотне, братья долго отказывались их принять. Но мать улыбалась, просила: «Мама вам деньги никогда не дарила, возьмите». Держать эти купюры было так странно, мы будто снова вернулись в детство. Еще мать попросила меня передать тетушке Юй те триста юаней, что брала в долг.

Покончив с утками, она снова забралась на плот и отправилась на Бамбуковый остров. Мы с братьями бессильно смотрели на этот ветхий плот, а он отплывал все дальше и дальше.

— Мама, ты же обещала, что продашь уток и вернешься домой! — обиженно крикнула я вслед.

— Возвращайтесь пока без меня.

Мы постояли немного на берегу. Старший брат догадался:

— Наверное, маме нужно собрать вещи. Завтра утром придем ее встретить.

Мы вернулись домой, и отец велел нам приниматься за уборку, начисто вымести и вымыть все и в доме, и во дворе, а братьям сказал позвонить невесткам, чтоб возвращались домой вместе с детьми.

На другой день спозаранку всей семьей мы торжественно пришли к реке, но оказалось, что бамбуковый плот уже стоит у нашего берега. Ясно было, что мать ушла с острова, вот только мы не видели, чтобы она вернулась домой. Братья с отцом торопливо столкнули плот в воду, я тоже запрыгнула, и он едва не перевернулся.

В хижине все было как раньше: и одежда матери осталась нетронута, и кошка посапывала, свернувшись клубочком в ногах постели, на полу у кровати стояла кошкина миска, доверху наполненная едой, рядом лежали кусочки мяса. Все оставалось на месте, кроме самой матери.

— Мама, наверное, поехала на рынок, — предположил старший брат, но отец ничего на это не ответил, велел нам с братьями возвращаться домой, а сам остался на острове ждать маму.

С того дня отец безотлучно живет на Бамбуковом острове. Он, как и мать когда-то, разводит там уток, выращивает овощи, я часто приезжаю к нему на плоту: то рис привожу, то масло, — но ему почти ничего не нужно. И до того, что происходит дома, ему дела нет.

Тем утром мать ушла с Бамбукового острова и больше не возвращалась. Кто-то в деревне говорил, будто видел, как она садилась на паром, но пассажиры того парома уверены, что матери с ними не было. Братья собирались поехать на поиски, раз за разом выспрашивали у отца, где жила мать до замужества, старший брат даже велел нам встать перед отцом на колени, но тот как воды в рот набрал. Он уложил всю одежду, которую оставила мать, в деревянный сундук и убрал его под кровать в хижине. Каждый год после сезона дождей он достает ее вещи и раскладывает на солнце, словно мать отправилась в дальний путь, но со дня на день должна вернуться.

Люблю смотреть на солнце со дна реки.

Наберешь полную грудь воздуха, нырнешь и, обняв валун на дне, смотришь на небо.

Полотном голубого шелка оно мягко колышется перед глазами, а солнце через воду уже не сверкает, а приятно поблескивает, как светильник во сне. Хочется задремать под светом этого светильника, но это никак не возможно, потому что скоро дышать будет нечем, воздух заканчивается, грудь вот-вот разорвется. Я выскакиваю на поверхность, как рыбка, которая ищет спасения от погони в другом мире, и глаза болят от яркого света.

Но это ощущение длится лишь мгновение. Чуть отошел от реки, и все исчезло: и колыхание голубого шелка, и светильник во сне, и спасающаяся от погони рыбка.

Гораздо чаще я колочу по мешку с песком, который висит у нас на работе, на стоящем во дворе персиковом дереве. Мой приятель Вэй Цзян сказал, что если лупить по этому мешку сто дней без перерыва, то потом кулаками можно сокрушить что угодно. Пятьдесят дней уже бью, остается еще пятьдесят. После пятидесяти дней ударов рукам нравилось по делу и без дела раскачиваться перед грудью, казалось, они готовы в любой момент опуститься на появившееся перед глазами. «Что у тебя с руками?» — интересовались наши пожилые работники. «Ничего, — отвечал я, — им так удобнее».

Ну а сейчас начну рассказ об одном незабываемом событии.

Начну с того, как ругался Вэй Цзян.

В тот день он лежал на койке в деревенском здравпункте и ругал женщину по имени Лань Юэцзяо. Правая нога забинтована, на левой руке капельница с глюкозой и пенициллином, а он знай поливает Лань Юэцзяо бранью. Ругался без остановки, выдохся уже, но даже врачам не удавалось остановить его.

Накануне вечером Вэй Цзян вместе с еще несколькими членами рабочей группы отправился к дому Лань Юэцзяо, чтобы привести ее на стерилизацию. Но стоило им, после четырехчасового пути по горной дороге, приблизиться к ней, как она сбежала, а успевшего схватить ее за пояс Вэй Цзяна столкнула с горного склона, в результате чего он со сломанной ногой оказался на холодной койке деревенского здравпункта.

— За одно то, что ее приходится отлавливать, да еще не раз, нужно без наркоза стерилизовать! — бушевал Вэй Цзян. — Обидно, что сам не могу участвовать в операции.

Как его приятель, я тоже негодовал на Лань Юэцзяо: убегаешь так убегай, зачем человека сталкивать? Ты замужем, четверых детей родила, все прелести супружеской жизни познала досконально, а Вэй Цзян даже не представляет, что такое женщина. Какая ужасная несправедливость с этой точки зрения! Вот ведь дрянь какая эта Лань Юэцзяо!