Флора Олломоуц - Серебряный меридиан

Я заметила зарево далеко над лесом.

— Что там светится?

— Лондон.

— Так близко?

— Просто он очень яркий. Послушай, давай-ка уедем отсюда вдвоем.

— В Бристоль?

— Да.

— Я прислонилась к его плечу: «Вчетвером».

— Нет, вдвоем, оставим всех МафЭнФоЛиТимов здесь, а сами сбежим…

— Вчетвером, Джим. Оставим всех МафЭнФоЛиТимов здесь, а сами сбежим…

— Да нет, вдвоем, без Уилла и Сью.

— Вчетвером, без Уилла и Сью.

Он замер.

— Слава Богу, Джим! У тебя семь пядей в твоем… лбу…

— Не может быть…

— Может. С нами — может.

Я ждала двойню.

— Прочти что-нибудь, — прошептал Джим, закрывая глаза.

Я прочла.

Сегодня все проснулось в снегу: разноцветные деревья, зеленый газон, хризантемы, словно припудренные и засахаренные, вода под кусками прозрачного льда, напоминающая колу со льдом, листья слив и яблонь, которые, нежно постукивая, осыпались сквозь засыпающие ветви, черепица, дышащая паром под солнцем, уже обдающим всю заморозь горячими лучами.

Что может быть приятнее удовольствия пройти по стынущим и отогревающимся полям, покрытым хрупкой и ломкой корочкой с треском крошащегося инея. Надышавшись холодным чистым воздухом, наслушавшись его звенящей тишины и будто омолодив кожу шокирующей смесью солнца и льда так, что на скулах появился осенний яблочный румянец, мы вернулись домой.

Босиком, в серых льняных штанах, в моей любимой ковбойке Джима я сижу за письменным столом в библиотеке. За окном — перламутровая дымка раннего декабря. В доме тепло. Джим прячет меня здесь, да я и сама с удовольствием скрылась в этой старой английской норе. Мне предписан покой.

Наступает Рождество. Все съезжаются. Наши родители уже здесь.

Уходящий год был плодотворным. В первых числах Нового года выходит фильм. Я просматриваю съемочный журнал Джима. Мы работали двести семь дней.

Интересное, замечательное время.

Джим приехал из города.

— Как ты?

— Вот, читаю, что мы натворили за год. И с этим жаль расставаться.

— Теперь нас ждет другое. Готовься к сообществам — «за» и «против».

— «За», Джим, только «за».

— Знаешь, я думаю, может, сделать паузу с фестивалем. Засесть здесь с тобой и венецианцами, никуда не мотаться?

— Ты устал. И волнуешься. Кроме того, Тим придумал что-то новое, ты же знаешь.

— Да, он звонил. Я не стал допытываться. Когда он приезжает?

— Завтра.

Тим всегда приезжал к Рождественским чтениям. Он еще в ноябре начал подготовку, взяв с меня обещание не вникать ни во что и предоставить ему полную свободу.

26 декабря в концертном зале Эджерли-Холла состоялась премьера. Тим Тарлтон впервые дирижировал своей симфонией La Fenice [219] Феникс (итал.) (прим. автора). .

Тим попросил меня уделить ему несколько минут перед выходом на сцену. Я удивилась, зная, как он щепетильно относился ко всему, что могло нарушить его состояние перед выступлением. Голос его не слушался, он, сжав мою руку обеими ладонями, сказал:

— Эта симфония — тебе.

Я хотела было ответить, но он быстро продолжил.

— Подожди, послушай, меня. Ви, я хочу сказать, что значит для меня музыка, которую ты сейчас услышишь. Она о том, как я нашел тебя. Я боялся, что тебя вообще нет на свете. А потом мы познакомились. Я не хочу выстраивать догадки и мистические предположения, почему именно ты оказалась единственным человеком, с кем я могу быть самим собой. Ты одна без усилий, просто потому, что схоже устроена, понимаешь и видишь. И сейчас ты знаешь, как трудно мне говорить.

Он сжал мою руку, склонился над ней и, распрямившись, осторожно еще раз пожал. Через минуту это прикосновение передалось его скрипке.

Я видела, как он красив за дирижерским пультом, и думала обо всех нас — Джиме, Мартине и Энн, Форде и Линде и о нем. Линда для того однажды запела, чтобы покорить сердце изысканного, недоступного Форда. Маффин только для того когда-то занялся спортом, чтобы произвести неизгладимое впечатление на женственную, впечатлительную Энн. Джим написал свою книгу, чтобы найти меня. Я впервые когда-то написала свою первую строку, чтобы войти в его жизнь. Тим написал свою симфонию с посвящением «Моим друзьям». Этот концерт — признание всех всем в том, что мы живем, испытывая друг к другу чувства, наполняющие нашу дружбу. Старомодные друзья, супруги, артисты.

Первого января все снова встретились у нас. К вечеру Тим открыл рояль. Думаю, он сыграл нам весь танцевальный репертуар, какой знал. Фокстроты, квикстепы, музыка тридцатых годов, то, в чем Линда и Форд прославились как мастера. Да и мы с Джимом тоже. Немало вечеров мы протанцевали под эти мелодии в Вест-Энде. Только в этот раз я была зрителем и сидела на банкетке рядом с Тимом. Джим стоял рядом. Сью и Уилл, казалось, были в десяти местах одновременно. Энн, стоя сзади, обнимала за плечи Мартина, сидевшего на диване. Было хорошо — в нашей компании появился еще один родной человек — Тим Тарлтон.

Апрель. Для Виолы это было время исполнения надежд. Если Уилл родился осенью девять лет назад, как они с Джимом и надеялись, копией своего отца, то теперь — Виола очень хотела этого, но стараясь не выдать своего желания — эти двое появились на свет со всеми приметами того, что вырастут, как две ежевичные ягоды, созревшие на одном стебле, похожими на маму. Виола Беатриче Флора Эджерли и Джеймс Бенедикт Энтони Эджерли.

Она с детьми вернулась в Норфолк после первых недель их жизни, проведенных в городе. Джиму показалось, что появление на свет кареглазых Бетти и Джека сбросило не меньше десяти лет с ее и без того моложавой внешности. Виола почти не изменилась с тех пор, как он впервые увидел ее во дворе Гильдии печатников и газетчиков.

Джим перед их возвращением в Эджерли-Холл приготовил особый подарок.

Джим держал меня сзади за плечи и вел перед собой. Я слышала, что Эмили и Геральд, Мэри и Энтони — наши родители, шли за нами и посмеивались. Только что Джим попросил меня выполнить его просьбу. Он завязал мне глаза платком.