Том Бойл - После чумы [Авторский сборник]

И тут он заметил то, от чего сердце у него пустилось вскачь: ботинки. На парнях были ботинки с острыми, украшенными серебристыми нашлепками носами. Кроме них в Пуэрто-Эскоидидо никто ботинок не носил. Жители едва ли могли позволить себе сандалии — это были рыбаки, зарабатывающие на жизнь крючком и десятиметровой леской, намотанной на двухлитровую пластиковую бутылку из-под пепси; горничные и торговцы мелочовкой, измотанные грязные крестьяне с холмов. Ботинки? Для них это почти то же самое, что пиджаки от Армани, шелковые рубашки и боксерские трусы с монограммой. Догадка обрушилась на него как удар. Нужно найти Джину.

Смеркалось, повсюду сновали дети, рыскали собаки, то и дело попискивали летучие мыши, а вдоль берега по грудь в воде стояли рыбаки. Под слепыми ударами его ног веером разлетался песок. Ровный бег алкоголя в венах придал ему бодрости и сил — он уже совсем не чувствовал боли, хотя н прекрасно понимал, что вскоре будет просто необходимо что-нибудь съесть и привести себя в порядок, особенно, если ему предстоит встреча с Джиной. Было жарко, тело Лестера горело, а все вокруг: и пальмы, и палапа, и прибрежные камни — казалось, поросло шерстью. Или пухом. Да, персиковым пушком.

Тут-то он и оступился, угодив ногой в ямку, и грузно рухнул на правый бок, пропахав лицом глубокую борозду в рыхлом песке. Его заплывший глаз, влажный от выделений, покрылся тонким слоем мелких белых песчинок. Лестер перекатился на спину и какое-то время лежал и смеялся своим мыслям. «Криминальные элементы, — подумал он, не замечая, что говорит вслух, а вокруг сгрудились люди. — Ну-ну, конечно, а я — папа римский».

Когда Лестер наконец добрался до отеля, он заколебался. Замерев посередине патио, в приглушенном вечернем свете фонарей он казался статуей, воздвигнутой в честь перепившего туриста С одной стороны, Лестеру не терпелось поскорее подняться в номер, смыть с себя соль и песок, сделать что-нибудь с волосами и выудить из сумки рубашку, с другой — его не менее сильно тянуло нырнуть на секундочку — только на секундочку — в бар и посмотреть, нет ли там Джины. А впрочем, зачем мучиться? Туда он и направился, громыхая ногами по ступеням и сверкая песком на коже, словно обвалянный в сахаре леденец.

Вот. Официантка была на месте. Она окинула его странным взглядом — смесь ужаса и ожидания, посетители, склонив головы, трудились над тарелками и бокалами, воздух был густой и плотный, словно вода Бармен пристально взглянул на Лестера, а тот, с тайной надеждой, кренясь и покачиваясь, продвигался через веранду.

На этот раз ему повезло: в дальней части ресторанчика, за столиком, пристроившимся чуть впереди за изгибом барной стойки, он увидел Джину. Она сидела, закинув ногу на ногу, и покачивала болтающейся на кончиках пальцев босоножкой. Где-то играла музыка, ее тихое мурлыканье разносилось в ночном воздухе. Мексиканская музыка, с приторными проигрышами трубы и плачущими скрипками. Это был — или мог бы быть — романтический момент. Но Джина не заметила появления Лестера — она сидела к нему в профиль на фоне набегающих на пляж волн, взгляд ее был обращен в сторону, а волосы мягко струились по плечам. И только обойдя выступающую часть стойки, Лестер увидел, что она не одна, с ней за столом сидел мужчина с бокалом в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Рыжие волосы, обтянутые лоллапалузовской [40] Лоллапалуза — американский рок-фестиваль. футболкой мускулы и узкое тараканье лицо.

Но вот Лестер уже нависает над столиком во весь своей немалый рост, подтаскивает стул и грузно плюхается на него, сотрясая веранду.

— Знаешь, Джина, — ничуть не смутившись, словно продолжая не думавшую прерываться беседу и не замечая существования тараканолицего, сказал Лестер. — Насчет прошлой ночи — ты просто не поверишь, но…

И тут он запнулся. Джина сидела, глядя на него во все глаза и раскрыв рот — рот, способный встретить любой удар; рот, знакомый со вкусом кожаной перчатки и кулака.

— О, боже, Лес, — выдохнула она. — Да что с тобой такое? На кого ты похож? Ты в зеркало-то смотрелся?

Он увидел, как она переглянулась с мужчиной за ее столиком, и тогда Лестер снова заговорил, силясь объяснить: и ночь, и как на них напали, что это не просто обычное хулиганье, а полицейские, и ради бога, как можно было ожидать, что ему удастся справиться с ними?

— Лес, — повторила она, — Лес, мне кажется, ты перебрал.

— Я пытаюсь тебе кое-что сказать, — собственный голос показался ему чужим и странным, каким-то хнычущим — голосом проигравшего толстяка, недогадливого и недалекого.

Тут заговорил рыжий, его глаза нервно подергивались:

— Да что это за клоун, а?

Джина — Джина-Пума — отвесила ему взгляд почище левого джебба. [41] Джебб — прямой удар в боксе.

— Заткнись, Дрю, — сказал она и обратилась к Лестеру; — Лес, это Дрю, — она постаралась придать своим словам светскую интонацию, но это удалось ей не очень хорошо.

— Дрю интересуется, где тут поблизости можно поужинать хорошим стейком?

Дрю тихо осел на стуле. Ему явно было нечего сказать. Лестер перевел взгляд с Дрю на Джину и обратно. Он зашел слишком далеко и знал это, но даже сквозь пьяный туман в глазах он начинал различать в их лицах нечто, что заставило его замолчать и оказаться словно по ту сторону запертой на ключ двери.

Он не имел на Джину никаких прав — так же как и на этот столик и на этот отель. Он не продержался и одного раунда.

Откуда-то издалека донесся голос Джины:

— Лес, слушай, может быть, тебе стоит пойти и немного полежать?

Лестер встал, он не ответил ни да, ни нет, не сказал даже дежурное «Увидимся позже» — он просто развернулся и, качаясь, подошел к выходу, спустился по ступенькам и очутился в ночи.

Было темно. Темно, хоть глаз выколи. Под деревьями сгустились совсем черные тени. Он не думал ни о Джине, ни о Дрю, ни — в кои-то веки — об Эйприл и мальчишке в Suburban'e. He существовало ни справедливости, ни мести, ни причин, ни следствий — осталось лишь это: ночь, пляж и криминальные элементы. Когда Лестер доковылял до лагуны и его ноздри затопила вонь гниющих водорослей, он направился прямо в самую мрачную темень на звук доносящегося оттуда хриплого шепота.

— Эй! — заорал он во всю мощь своих легких. — Эй, вы!

Mexico (пер. Т. Зименкова)

Они подходили друг другу как пара носков. Он бывал у нее дома, она — у него. Куда бы они ни направлялись — в парк, в кино, в магазины, на уроки, вокруг которых выстраивался порядок дня — их пальцы были сплетены, плечи соприкасались, бедра терлись друг о друга, словно в неспешном любовном танце. Он водил ее машину, спал на софе в доме ее родителей, играл в теннис и смотрел футбол с ее отцом на большом тридцатишестидюймовом телевизоре на кухне. Она ходила по магазинам вместе с его мамой и со своей — этакий триумвират вкусов — и могла бы играть в теннис с его отцом, но тот давно умер.