Том Бойл - После чумы [Авторский сборник]

— Входите, — пригласил он, и вот Бальдазар, пещерный житель, очутился в комнате на высоте двух этажей над поверхностью земли.

Здесь, наверху, было еще жарче. Дети Сиагриса валялись тут и там, как пришлепнутые мухи, а миссис Сиагрис, с такой прической, будто ей в волосы вцепился дикий зверь, мотнула головой в сторону кухни. Было слишком жарко, чтобы улыбаться, вместо этого она скорчила приветственную гримасу и лениво отвернулась. Тогда посреди этой удушающей знойной сцены словно раздался крик чревовещателя:

— Он здесь! — и в дверях появилась Ариадна.

Она была в белом, в шляпе размером со столешницу на мощной копне волос. От жары Бальдазар растекался в кисель, но когда она остановила на нем свой жуткий глаз и приподняла уголки губ в самой застенчивой из улыбок, его растопило еще сильнее.

Выйдя на улицу, она протянула ему руку, и тут возникла небольшая заминка, поскольку Бальдазар оказался значительно ниже ее ростом, и ему пришлось неловко вытянуться вверх, чтобы взять свою даму под локоть. На Бальдазаре был его лучший костюм, вычищенный накануне вечером: непривычный пиджак сидел на нем колом, целлулоидный воротник, словно деревянный, сдавливал и натирал шею, а галстук так и норовил удушить хозяина.

Им удалось пройти большую часть квартала, пока она вдруг не остановилась, как вкопанная, и сдвинуть ее с места оказалось ему не под силу.

— Где ваша повозка? — спросила она.

Повозка? Бальдазар недоуменно пожал плечами. Не было у него никакой повозки — даже и лошади не было.

— Я не иметь, — ответил он и одарил ее лучшей из своих улыбок. — Мы гулять пешком.

— Пешком? — эхом отозвалась она. — В такую жару? Вы, верно, спятили.

— Нет, — покачал он головой, — мы гулять, — и, наклонившись вперед, попытался нежно, но настойчиво потянуть за собой громаду ее руки.

В тени огромной шляпы вспыхнули щеки, а оливковые глаза просверлили его насквозь.

— Вы хотите сказать, — ее голос сорвался на истеричный визг, — что у вас нет даже телеги? У вас, с вашим огромным домом, о котором вы мне все уши прожужжали?

В следующее воскресенье, хоть ему и пришлось вышвырнуть деньги на ветер, словно какому-нибудь миллионеру с Парк-Авеню, он притащился к аптеке Сиагриса в наемном кабриолете. День стоял ясный, высокое солнце палило немилосердно, и на втором этаже аптеки все прошло по тому же сценарию, что и в прошлый раз, разве что теперь Бальдазар чувствовал себя несколько увереннее. Он держался с Сиагрисом на равных и даже отпустил мудрейшее замечание относительно жары и здоровья детей, затем провел Ариадну, которая на прошлой неделе отказалась идти дальше первой же скамейки у парка в конце улицы — к выходу, вниз по ступеням и усадил в кабриолет, как настоящий cavaliere. Бальдазар не любил лошадей. Они были большими, грубыми и дорогими. Им требовался постоянный уход, подковы, ветеринар и овес, и впряженная в кабриолет лошадь также не являлась исключением. Это было тупое, напыщенное, широкозадое животное с пестрой пастью, в высшей степени непокорное удилам и перечащее любому желанию человека. Пока они добрались до бальдазаровых владений, он взмок от пота, пытаясь справиться со своенравным созданием. Каждый дюйм его одежды пропитался соленой влагой как губка, а сам он был на грани нервного срыва. Во время поездки он настолько сосредоточился на своем нелегком деле, что не сделал ни малейшей попытки завести беседу и, остановившись наконец в тени своего любимого дуба, Бальдазар повернулся к Ариадне и заметил, что она столь же далека от того, чтобы получить от прогулки удовольствие, как и он сам.

Ее шляпа съехала набок, рот сжался в узкую линию. Она блестела от пота, руки горели, как только что обжаренные в масле пончики, а лицо покрывал тонкий слой налипшей на влажную кожу пыли. Она сосредоточенно нахмурилась.

— Ну, и где все? — строго вопросила она. — Почему мы тут остановились?

Бальдазар спрыгнул на землю и поспешил на ее сторону, чтобы помочь даме спуститься, а его язык торопливо бежал впереди него:

— Это то, что я хотеть вам показать давно, потому что… ну, потому что я сделал это для вас.

Он замолчал, изучая выражение ее лица, а она лишь переводила озадаченный взгляд с жалкой лачуги на бугор колодца, затем поверх скрюченных от жары кустов туда, где над каменистой почвой, словно мираж, высилась крона авокадо, тянущегося из-под земли. Она увидела ведущий вниз пандус. Ариадна застыла, и силилась улыбнуться и сфокусировать взгляд на Бальдазаре.

— Это ведь шутка, правда? Вы просто решили подшутить надо мной, а на самом деле ваш дом там, за холмом, — она махнула рукой поверх повозки, — правда?

— Нет, нет, — зажестикулировал он, — нет. Это он, видите? — Он показал на пандус, на авокадо, на холмик, где на поверхность конусом выходил новый атриум. — Двенадцать комнатов, я же вам говорить, двенадцать комнатов.

Он был настойчив, а его рука крепко держала Ариадну под локоть, пытаясь деликатно стащить возлюбленную с кабриолета. О, если бы она только спустилась, если бы только пошла и посмотрела, — он хотел объяснить, как там под землей прохладно и пахнет свежестью, и как дешево строить и расширять дом, сделать детскую, комнату для шитья — да, все, что она пожелает. И все, что для этого требуется, — это сильная спина и лопата в умелых руках. Не нужно тратить ни цента на черепицу и прочие стройматериалы, что не выдержат и нескольких лет жестокого солнца Он хотел сказать ей это, но слова никак не собирались во фразы и не шли с языка, он пытался объясниться жестами и тянул ее за руку, словно все зависело от того, удастся ли ему стащить ее на землю. И ведь так оно и было, так и было!

— Пустите! — завизжала она, выдернув руку. Ее трясло, она всхлипывала, задыхаясь горячим воздухом, словно выброшенная на берег рыба. — Вы сказали… сказали… двенадцать комнат!

Он снова потянулся к ней:

— Пожалуйста, — молил он, — пожалуйста.

Но Ариадна так резко отпрянула назад, что у повозки едва не вылетели пружины рессор. Ее лицо пылало яростью, слезы прочертили дорожки на пыльных щеках.

— Идиот! — орала она. — Ублюдок! Даго! [65] Презрительная кличка эмигрантов из Италии, Португалии, Испании. Грязный итальяшка! Ты, ты не лучше убийцы!

Спустя три дня одним обведенным в рамку абзацем местная газета объявила о ее помолвке с Хирамом Броудбентом, тем самым с птицеводческой фермы Броудбента.

«Помолвка — это еще не свадьба», — так подумал Бальдазар, когда Лукка Альбанезе показал ему газету. Помолвка может быть расторгнута, нарушена — как любое обещание, соглашение или даже контракт. Еще оставалась надежда, еще не все было потеряно.

— А кто он, этот Хирам Броудбент? — требовательно спросил он. — Ты его знаешь?