Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Таймер тикал. Понедельник. Вторник. Среда. И вот четверг. А завтра будет пятница — последний рабочий день, последний день из двух недель, подаренных Юле Степой. Между тем няня еще не найдена, а значит, сегодня и завтра — весьма возможно, ее последние путешествия. Юлька почему-то была уверена, что если она оставит бронзового орла хотя бы на неделю — магия перестанет работать.

Но боже ж мой, сколько ей было уже подарено! Париж и Нью-Йорк, Одесса, далекий Хоббитон, Вена, Венеция! И само ощущение полета — главнейший подарок. Весь мир был распахнут перед ней (хотя время бежало, и двери скоро должны были закрыться). Куда отправиться?

Юля оттягивала момент решения. В обеденный перерыв она вышла с работы, раздумывая: Рим или Лондон? А может быть, прекрасный греческий остров с полуразрушенным ионическим храмом? Или пирамиды майя? Или исландские фьорды? Она шла по проспекту, перебирая захватывающие, щекочущие предвкушением образы, когда ей позвонила мать. Разумеется, мама спросила: «Что делаешь?» — а Юля привычно соврала: «Гуляю с Ясей», но соврала как-то прохладно, равнодушно, без привычной дрожи — без стыда, без боязни. У перехода гомонили люди, гудел автобус, краснолицая тетка сердито выкрикивала: «Полотенца берем! Полотенца вышитые, в подарок, скатерти берем!» Мать услышала весь этот гам, сразу вскинулась: «Ты где, на проспекте? Даешь Ясе выхлопными газами надышаться?..» И пошло-поехало. Юля отодвинула телефон от уха. Взгляд ее упал на ворону, сидевшую на фонаре и хрипло каркавшую, и Юля вдруг подумала, что ее мать отчасти похожа на большую носатую птицу — трескучую, громкую, без затей заявляющую о себе. Переговорить и переспорить ее невозможно. Но… стоит ли бояться ворону?

— …ты сейчас закладываешь фундамент его карр-карр! — кипятилась мать. — Ты карр-карр или нет?

— Да, — ответила Юля.

— Карр! Кар-кар-кар…

— Хорошо, — говорила Юля.

— Ка-ар-р, кар-кар…

Почему-то разговор свернулся за две минуты.

Юля вернулась на набережную, села на скамейку и развернула принесенный из дома многослойный бутерброд. После разговора с мамой стало как-то неуютно, и, чтоб отвлечься, Юлька достала в телефон и уткнулась в Фейсбук. Она пролистывала посты: не то, не то… пока не поняла, чего ей не хватает: вестей от Маши Ким. Несколько месяцев назад она кликнула по кнопочке «не показывать сообщения от этого пользователя». Что-то ее тогда вывело из себя… А! Ну да. Очередной рапорт о дольче вита. Фотография с неправдоподобной синевы морем и подписью: «Год назад в этот день я была на Бали…» Но теперь мысль о чужих путешествиях не вызывала былого раздражения. Юля зашла на страницу Ким и первое, что она увидела, привело ее в остолбенение.

На фото Маша прижимала к себе крохотное лысое существо в желтой распашонке. Подпись под фотографией гласила: «Моей красавице — три месяца!» Бог ты мой!.. Так у нее родилась дочь!

Краем глаза Юля заметила первый комментарий: «Где будешь отмечать? Очень рекомендую „Арпеджио“ рядом с Исаакием…», и что-то Ким отвечала на этот коммент…

Телефон нежно зазвенел, напоминая, что до конца обеденного перерыва осталось десять минут. Юля убрала его в сумку и поспешила в музей. Как она дошла и вошла — даже не помнила, так погрузилась в свои мысли. Ох, странно плетется судьбой узор… Когда-то она и Ким почти все делили на двоих, потом их пути разошлись — дальше некуда. А теперь, оказывается, снова совпали линии: Юля родила сына, а через полгода Маша родила дочку. Обе теперь — молодые мамы. Конечно, у Ким все по-другому, и не только потому, что она живет в Петербурге, ходит гулять с ребенком по набережным канала Грибоедова. Ким не стеснена в деньгах, так что у нее наверняка есть няня — скорее всего, с первых же недель. У нее есть свобода. Перерыв в заботе нон-стоп. Маше нет нужды беспокоиться о хозяйстве — для этого есть домработница. Пока Ким агукает со своей малышкой, домработница готовит ей горячий обед… Поагукала полчасика — сдала детку няне и свободна, как ветер. Да, у Юли было совсем не так. Совсем, совсем не так…

Наверно, если быть честной, она бы хотела помириться с Машей! Давняя обида почти стерлась из памяти. Но… они так далеко и так давно далеко. Если б Маша жила на соседней улице, если б можно было к ней невзначай зайти, то тут же нашлись бы у них темы для разговора, и, наверное, Маша тоже оказалась бы не прочь зарыть просроченный топор войны. Они бы гуляли вместе со своими малышами, они бы говорили часами… да? Никогда этого не узнать, потому что Юля — в Домске, а Маша — в Петербурге. Река утекла. Дружба прошла. И расстояние не позволит ее вернуть.

Между тем ноги принесли Юлю в подвал, в хранилище. Она стояла перед полкой с орлом. Что же, раз так… она знала, куда полетит.

Юля зажмурилась и, представив Машу Ким, с натугой повернула стрелку таймера. Через секунду она оказалась напротив своей бывшей подруги. Длинные, спутанной волной черного шелка спадавшие волосы занавесили Машино лицо. Держа на руках крохотную девочку, она топталась с ней на месте, шажок влево, шажок вправо, покачивала дочку влево-вправо и тихо пела, повторяя одну и ту же строчку: «Баю-баю-баиньки, спи, мой зайка маленький…»

Юля отошла на шаг назад. Маша была в серых спортивных штанах и серой футболке, и сама выглядела посеревшей, как давно не высыпавшийся человек. Комната эта не походила ни на гостиную с благородным эркером и камином, ни на спальню с сиреневыми хризантемами на стенах, фейсбучные фото которых так запомнились Юле. А похожа она была на комнату однушки, где спят на том вишневом диване, работают за тем столом из икеи, одеваются перед единственным шкафом-купе, гостей сажают в то кресло из 70-х годов, а еще растят ребенка, судя по кроватке, пачкам подгузников и тому подобного в углу — в общем, это была комната, в которой происходила вся жизнь обитателей квартиры. Юля скользнула к единственному окну, укрытому белым тюлем. За стеклом открывался вид на две бело-рыжих панельных многоэтажки и молодые деревца внизу. Спальный район, но никак не центр Петербурга! Что же случилось с Машей Ким и ее мужем Вескиным? Почему они съехали из великолепной резиденции на Грибоедова?

— Баю-баю-баиньки… — совсем тихо пропела Маша.

Она смотрела на свою дочку и, кажется, пыталась определить, насколько глубоко та заснула. Юле были знакомы эти колебания: положить сейчас в кроватку? Или стоит покачать еще? Маша, ступая осторожнейшим мягким шагом, поднесла дочь к кроватке с высокими решетчатыми стенками и медленно, медленно, медленно, наклоняясь и будто всем корпусом влезая в кроватку, стала опускать девочку на ложе. Но как только спина младенца коснулась матраса, девочка изогнулась и закричала.

Это был особый, сверлящий, пронзительный плач младенца, который Юля уже успела забыть. Настолько истошным крик младенца бывает лишь в первые месяца четыре, а затем мягчеет, и милосердная амнезия снисходит на родителей: когда чаду исполняется год, первые месяцы и первые крики укрываются туманом забвения. А теперь дочка Маши вопила так отчаянно, что ее крик прошивал насквозь, от него переворачивалось сердце и хотелось сделать что угодно, лишь бы прекратить это.