Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

— Черт! — крикнула Маша и добавила еще несколько непечатных ругательств.

Она выдернула дочку из кроватки и стала быстро качать ее вправо-влево, затем подбежала к красному фитнес-мячу размером с пуф, плюхнулась на него и начала качаться на нем, укачивая ребенка. Но девочка не унималась.

Юля подлетела к потолку и присела на шкаф. «Эх, Юля, вуайер ты, любопытная Варвара! Хотела на чужую красивую жизнь посмотреть — на, любуйся!» — корила она себя.

Как в партитуре Листа, где было написано на одном листе: «играть быстро», на втором: «еще быстрее», на третьем: «еще быстрее», на четвертом: «быстро как только возможно», а на пятом все ж таки: «еще быстрее», максимально истошный крик младенца превзошел себя и стал все же еще истошнее.

— Да не знаю я! — крикнула вдруг Маша.

Она бросила дочь в кроватку и сбежала на кухню, а Юля полетела за ней. Секунду позади длилась тишина, а потом вопль ребенка возобновился с новой силой.

— Я без понятия, как ее успокоить! — рычала Маша на кухне.

Она схватила со стола тарелку и швырнула об стену, Юля еле успела увернуться. За первой тарелкой последовала вторая, третья, чашки, сахарница, блинная сковородка, толкушка, блюдца… Артобстрел был такой, что перекрыл младенческие крики. Длинные черные волосы Ким разметались, глаза горели ведьминским огнем.

Юля взмыла к самому потолку и наблюдала за этим, приговаривая: «Ой!.. Ой-ей-ей!»

Наконец посуда в доступе кончилась. Ким полезла было в ящик, вытянула фарфоровую селедочницу, примерилась ею, но опустила руку.

— Вот был бы Вескин рядом, убила бы, — сквозь зубы сказала она.

Она оглядела разгром на кухне, пнула носком тапки осколок тарелки, подняла с пола чудом уцелевшую чашку и тоскливо посмотрела в сторону комнаты, откуда все еще доносился плач девочки.

А Юля вспомнила, как наяву, свои первые месяцы: свое отчаяние, когда в одну точку сходятся мутная тошнота недосыпа, и боль во всех мышцах, которые носят, укачивают, снова носят, и тотальная беспомощность, когда ты не знаешь, что еще можно сделать, чтобы успокоить плачущего. Когда от усталости уже не можешь сочувствовать собственному ребенку и мечтаешь лишь об одном: чтобы он уснул и дал тебе час, ну хотя бы полчаса полежать пластом. Когда это бесчуствие ощущается как короста на сердце и гремит в ушах собственный презрительный голос: что ж ты за мать такая? А ты ничего не можешь поделать. И никто, никто не придет тебе на помощь.

— Ох, Маша. Давай, вперед, — сказала Юля. — Если не ты, то кто же?

Ким словно услышала ее — вздохнула и, шаркая тапками, потащилась обратно в комнату.

— Хочу на ручки. Блин, я тоже хочу на ручки! — стонала Ким.

Юля обогнала ее, взлетела выше и заглянула в кроватку. Девочка плакала тише, наверно, устала. Маша наклонилась и взяла ее. Крошечная девочка на руках миниатюрной Ким выглядела увесистей, чем была на деле. Розовое младенческое лицо с припухшими веками, глазами-щелками походило на лицо инопланетянина, весьма недовольного своим прибытием на Землю. Кулачки, торчавшие из рукавов распашонки, были сердито сжаты, колени в белых штанишках подтянуты к животу.

— Прости меня, — сказала ей Маша.

Девочка издала еще один крик, затем захныкала.

— Прости меня, Женечка. Я без понятия, что нам с тобой делать. Тебе три месяца. Так и мне три месяца, как маме. Женька, я тоже маленькая! Я всего три месяца как мама! Ничего я не умею. Нет, умею, — поправилась Маша, — но недостаточно. Но вокруг — ни одной суки, которая бы умела и помогла! А у меня такое подозрение, Женька, что в одиночку с этим не справиться. Нужен как минимум муж, а лучше муж и целая деревня родственников, которые бы качали тебя по очереди. А когда я одна, я схожу с ума.

Маша замолчала, расхаживая по комнате с дочкой от стены до стены.

— Именно, — сказала Юлька. — Именно так я себя чувствовала. Одна с Яськой целыми днями. Степа уходил рано, приходил поздно. Но я не знала, какими словами ему сказать. Он же работает. А я сижу дома. Я в отпуске. Это ведь так и называется: отпуск по уходу за ребенком. Если я как бы отдыхаю, разве у меня есть право просить о помощи?

Маша не слышала ее, она говорила с собой.

— По-хорошему, такая нагрузка — экстрим не хуже, чем у космонавтов. Круглосуточно начеку, что ни час, то новое ЧП. Только статус совсем не звездный, статус у нашего индевора ниже плинтуса, «любая баба так сможет».

— Угу, даже совестно, — сказала Юлька. — Если любая может, почему же я не справляюсь?

Маша села на диван. У девочки к хныканью добавилось причмокивание.

— Есть хочет, — сказала Юлька.

Маша решила так же: она вздохнула и, задрав футболку, приложила дочку к груди. Та сразу начала сосать, а Ким поерзала немного, пытаясь уложить руку с младенцем поудобней.

— Ведь я тоже жрать хочу, Женька, — сказала Маша. — Ты мне дашь хотя бы пятнадцать минут, чтоб я пельмени сварила? Или будешь опять орать? М-да… Увидим. А еще я хочу пройтись по улице. Одна. Извини, Жень. А еще я хочу зайти в Русский музей и помедитировать на Филонова. А еще я хочу надеть зеленые туфли на каблуке в десять сантиметров, мини, свою любимую косуху и пойти на босса-нову, к примеру, в ночной клуб. Лечь с книжкой и читать пять часов подряд…

Юля, присевшая на диван рядом, только вздохнула. Пять часов в свое удовольствие — это утопия. Слава богу, что у нее теперь есть пятнадцать минут! Кстати, они вот-вот кончатся.

— А еще я хочу работать и зарабатывать нормальные деньги. Блин! Объясните мне кто-нибудь, почему я должна выкинуть на свалку все, что я любила? — спросила Маша у потолка. — Задвинуть на антресоль все свои хотелки и мечталки… Задвинуть себя? Ведь не может так быть, что с рождением карапузика — щелк! — прежняя личность идет в утиль, появляется Мать. Мать! Мать с большой буквы заполняет все до последнего миллиметра. Щелк! — нет Марии, есть только Мать…

Юля задумчиво усмехнулась.

— Вот и я свои хотения утаптывала поглубже, прятала в недра. Чтобы еще день продержаться, еще ночь… А потом вдруг вулкан — бум! — Юля раскрыла руки, изображая взрыв. — Жил-был тихий Воробей-глупыш, а теперь… А теперь у меня под сердцем лава.

Она помолчала, потом приобняла Машу за плечо, погладила ее по шелковым волосам. Ах, Маша. Как мне жаль, что мы не можем снова стать дру…

Перед лицом махнула темнота, и Юля оказалась в хранилище.

Медленно и важно, как особа августейших кровей, Майя спускалась с крыльца поликлиники. Почти пустая сумка неприятно оттягивала руку: в ней лежала трудовая книжка. Да… В этой поликлинике она проработала тридцать четыре года. Несмотря на возраст, никто не осмелился бы выпереть ее на пенсию. Даже не намекали. Потому что где еще они найдут гинеколога с таким опытом и нюхом? Майя знала, что до сих пор женщины города передавали ее телефон друг другу с вернейшими рекомендациями. И вот она уходит.