Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Нет! Нечего жалеть! Миновало то время. Она еще затянула, надо было прощаться раньше.

От крыльца поликлиники она двинулась к такси, которое уже ждало ее за оградой, и на этом двадцатиметровом пути, как не раз бывало, ее перехватила какая-то дамочка.

— Майя Александровна! — радостно воскликнула она.

Чаще пациентки осаждали ее вопросами, но эта, очевидно, хотела поделиться хорошей вестью. Майя приподняла уголки губ в любезной улыбке.

— Как вы? Я вас вспоминала! Ой, наверняка хорошо, раз в обычную поликлинику ходите. А я переехала, первый раз сюда… нет, что я о пустяках? Маечка Александровна! У меня ремиссия! — тараторила женщина, сияя глазами. — Буквально недавно — анализы, снимок, Николай Семеныч сказал: ремиссия, все замечательно! Говорит, когда рак кишечника оперируют, потом половина везунчиков, половина так… А я в нужной половине, у меня все чисто-чисто, — смеялась женщина, — ничего гадкого не выросло! Говорят, у Николай Семеныча рука легкая, вот и вы тоже у него оперировались, и у вас тоже хорошо…

Майя вспомнила ее, вспомнила даже имя: Нелли. Они лежали в одной палате год назад, с одним диагнозом. Майя не собиралась заводить знакомств в больнице, о себе рассказывала мало, а Нелли и тогда болтала за двоих, если не за троих.

— Как мне приятно вас встретить! — восклицала женщина, но тут осеклась. — Ой, а вы не сказали… ведь у вас тоже? Ремиссия? — тревожно спросила она.

— Да, Нелли, у меня тоже, — улыбнулась Майя. — Извините, мне пора, такси ждет.

Ни на секунду у нее не возникло сомнения, надо ли врать. Разумеется. Зачем ей видеть жалость в глазах этой Нелли? Или не жалость, а похуже — мыслишку вроде: «Правильно, мне-то всего пятьдесят, а старухе за семьдесят, она уже пожила…» Да, я пожила. Я хорошо пожила! И представьте себе, желание жить не прошло у меня к семидесяти семи годам… но Бог меня о желаниях не спрашивал, он зачем-то разбросал мне по телу мины, и они теперь тикают.

Ладно… За окном такси, медленно ехавшего через пробку, проплывали зеленые каштаны. Ровные, высоченные, вытянулись как гренадеры, а на них кое-где — праздничные белые свечи. Бо́льшая часть цветов уже осыпалась, но несколько еще горели. В последние месяцы Майя стала внимательней к небольшим и простым подробностям жизни. Вот сейчас — забытый кем-то на сиденье гребешок, душный запах запруженной автодороги, эти последние цветы каштана, шероховатость кожаной сумки у нее под рукой — вроде ничего особенно радостного, но само наблюдение рождало в ней глубинное чувство довольства — совсем тихое и сильное, как звук далекой, далекой грозы. Хорошо. Значит, я живу. Это смирение наблюдателя не сравнить было с первым неистовым отчаянием.

Майя спросила водителя, когда они доберутся до Центрального парка. Ясно. Хорошо. Она почти не опоздает.

В ресторане, примыкавшем к парку, ее уже ждал Богдан. Когда она вошла, он поднялся из-за барной стойки.

— Опять выпиваешь? — спросила Майя.

— Я? Никогда! Это мои невидимые миру слезы… — Под ее суровым взглядом сын скис. — Это тоник, мама. Представляешь, у них на веранде все занято! А мне под крышей сидеть совсем неохота. Пойдем в парк? Погода шепчет!

Конечно, это же Богдан! У него не обходится без сюрпризов.

— А мне не шепчет, — отрезала Майя.

После встречи с Нелли, более удачливой соседкой по палате, она почему-то почувствовала слабость. Сейчас Майя долгую прогулку не осилила бы.

— Аттракционы! Фонтаны! Шашлыка поедим, там обязательно должен быть подозрительный ларек с шашлыком.

— Ты — мой главный аттракцион. Мне тебя вполне достаточно.

— Кстати, в парке сейчас выставка тюльпанов. Тридцать клумб на любой вкус!

— Я бы с удовольствием, Даня. Но по-моему, я оэрви подхватила. Насморк я каплями сняла, но голова, слабость…

К вранью про свое здоровье Майя стала в последнее время привычна.

— Нет, не беспокойся! — остановила она взволновавшегося Богдана. — Ничего серьезного. Просто я бы лучше посидела.

— Сделаем в лучшем виде!

Через пять минут они шли по аллее Центрального парка. Точнее, шел Богдан и нес Майю на руках.

— Эх! — кряхтел он. — Чаще надо в тренажерный зал ходить.

— Назвался груздем — неси, — прохладно сказала Майя. — Я предлагала остаться в ресторане.

— Ничего-ничего. Мне приятно. Я давно не носил любимых женщин на руках. Верткие они, выскальзывают!

Наконец они добрались до пункта проката. Майя окинула взглядом веломобиль, похожий на помесь долгоножки с тележкой мороженщика. Они уселись на переднее красное сиденье, укрываемые от вечернего солнца полосатым бело-красным навесом, и Богдан закрутил педали. Они поехали по круговой аллее, обсаженной столетними дубами и соснами. Вечером в четверг в парке было полно народа. Богдан ехал небыстро, их обогнали два велосипедиста, дети на самокатах и еще один веломобиль.

— Или тебе лучше полежать дома? Хочешь домой? — приостановился он.

— Помнишь, я всегда говорила: нет ничего полезнее прогулок на свежем воздухе? Ты прекрасно придумал с этим драндулетом.

— Ох, мама! Не бережешь ты себя. Ты с себя пылинки должна сдувать! Ты же мое сокровище. Нет другой такой женщины во всем белом свете, которая… так умеет капать мне на мозги! — Богдан покосился на нее с хитрецой.

Майя усмехнулась. Сын мог язвить сколько угодно, но любовь, светившаяся в глазах, говорила больше слов.

— Нет, серьезно, ты но-но-но! — Он погрозил пальцем. — Не вздумай болеть!

— Разве я осмелюсь. Какой прекрасный у нас парк! — сменила Майя тему. — Я готова в нем гулять каждый день — и он мне не наскучит. Знаешь, Толя мне когда-то предлагал переехать в Москву. Если постараться, он бы это устроил.

— Да? — хмыкнул сын. — Почему я был не в курсе?

— Это были взрослые разговоры. В общем, он хотел в Москву, ему было бы так удобней. Соревнования и так далее. Ему Москва нравилась. А мне, как ни странно, — нет. Мы однажды с ним остановились у знакомых, на улице с прекрасным названием — имени Миклухо-Маклая. Мол, куда только не заберется русский путешественник!

— Знаю-знаю. Не сказал бы, что это край света.

— Сейчас — может быть. А тогда это была глушь. Только что выстроенный спальный район, голый, с чахлыми кустами, до метро на автобусе полчаса… Я представила себе, что мы переедем в этот загон, променяем на него наш чудесный дом рядом с парком, город, в котором я выросла… Нет.

— То есть, если бы не ты, я бы мог провести свои юные годы в столице?

— Я рада, что прожила жизнь в Домске. — Сын бросил на нее настороженный взгляд, и она поправилась: — В том смысле, что теперь уже вряд ли куда перееду. Даня, а ты не хотел бы вернуться сюда?

— Боже избавь! — передернулся Богдан. — О, смотри! Вареная кукуруза!