Сара Уинман - Самый одинокий человек

Дурман медленно расползался, захватывая мозг. Эллис покинул толпу в саду и вернулся в дом в поисках тихого уголка – он хотел покурить в одиночестве, боясь того, что может вылезти из него на свет.

В передней комнате было темно и безлюдно – ее освещал только экран телевизора, по которому показывали какой-то бескрайний синий океан. Эллис взял подушку с дивана, бросил на пол перед телевизором и лег. Он поднял взгляд. У него над головой резвились дельфины. Он улыбнулся и набрал полные легкие густого сладкого дыма.

Тут в комнату вошла она. Дверь открылась, и она нарисовалась в проеме – темный силуэт, освещенный сзади желтым светом из коридора. Она закрыла дверь, запечатав их двоих внутри. Наедине. Он смотрел, как она приближается, – лица не видно, слишком темно, но оно обозначилось, когда она склонилась над ним и спросила, можно ли присоединиться. Он уловил запах от ее кожи – то ли мыло, то ли увлажняющий крем, но аромат был райский. Он решил, что она хорошенькая. И запредельно молода для него. Она положила подушку рядом с ним и затянулась. Они представились друг другу, и он от нервов тут же забыл ее имя. Он рассказал ей все, что знал о дельфинах и их способности к состраданию, и она говорила «угу, угу», а потом склонилась над ним и выдохнула дым ему в рот. Ее волосы рассыпались по его лицу – они пахли сосной. Он ощущал ее жизненную силу и безжалостную откровенность ее желания.

– У тебя испуганный вид, – сказала она и засмеялась.

Теперь у него в глазах плавали каланы.

Она расстегнула ему рубашку и поиграла пальчиками по голой коже груди. Ноготком проследила линию волос до живота. Это был экстаз и в то же время мука, и он остановил ее: «Не надо. Хватит».

Он поцеловал ей руку:

– Не надо больше.

– Ладно, – сказала она и застегнула ему рубашку. – Но можно, я положу руку сюда? Ничего?

– Ничего, – ответил он и так и уснул: на груди – ее ладонь, а из уголков глаз катятся слезы.

Когда он пришел в себя, было утро. Она исчезла. Он лежал один на полу в чужой комнате, под телевизором, и в теле еще звучала меланхолия от нежных касаний молодой женщины. В доме было тихо. Он перешагивал через тела. В коридоре слышались слабые звуки чужого секса и храп, и кто-то тихо разговаривал по телефону, прикрывая рот рукой. Темные комнаты освещал лишь экран компьютера или портативный телевизор с выключенным звуком. Контейнеры в саду были полны воды и пустых бутылок. Он снова пролез между нижними перекладинами забора, словно кот-гуляка, возвращающийся домой. Он пошел прямо в ванную комнату, вымыл лицо и руки – синие радужки глаз резко выделялись на фоне налитых кровью белков. Снова спустился вниз и сварил себе эспрессо в итальянском кофейнике, который он и Энни тогда купили в Венеции. Пачку кофейных зерен, невскрытую, он нашел в нижнем кухонном шкафчике. Электрическую кофемолку пришлось искать – она, как и очень многое другое, оказалась задвинутой куда подальше.

Он пил кофе в саду, наблюдая за его пробуждением. Вдруг до него дошло, что сегодня перевели часы, и что уже официально наступила весна, и что птицы так орут, потому что знают об этом. Он расстегнул пуговицы, и по коже побежали мурашки. Он машинально потер руку – прямо сквозь гипс, на котором был черным фломастером крупно написан телефонный номер. И слова: «Позвони мне. Ты замечательный. Целую, Бекки».

Через три дня был день рождения отца, и Эллис решил постараться. Он купил ему новую кепку, хорошую, темно-синюю, в магазине Шепперда и Вудварда на Хай-стрит.

Он вручил отцу подарок еще до того, как на стол поставили торт, и отец поблагодарил и тут же надел кепку, и Эллис понял, что она ему понравилась. Отец поправил кепку на голове, поворачивая ее за козырек так и сяк, пока она не села на уши. Он высился во главе стола – кепка, уши да зубы, – и Кэрол сказала:

– Лен, тебе идет. А теперь покажи мне открытку.

Он показал открытку – снаружи был нарисован дятел, долбящий дерево, и надпись: «Сколько-сколько тебе стукнуло?»

– Смешно, – сказала она. – А внутри?

Он толкнул открытку по столу к ней.

– «Папа, поздравляю с днем рождения! Эллис», – прочитала она вслух. Посмотрела через стол на Эллиса и одними губами произнесла: «Спасибо».

Они спели отцу деньрожденную песенку (под конец он стал подпевать), и он задул свечи на торте, не снимая кепки. На торте было семь свечей – отцу исполнилось семьдесят шесть лет. Кэрол не стала объяснять, почему их семь, – возможно, ровно столько завалялось у нее в ящике. Лен разрезал торт, и Кэрол сказала, чтобы он загадал желание. Он загадал, а Эллис подумал: «Как я мог бояться этого человека?»

Поедая торт, они молчали – слышался только скрежет вилок по тарелкам, тосты и звон стаканов с пивом. В комнате стало жарко, Эллис снял свитер, и Кэрол захлопала ресницами, глядя на его гипс.

Эллис бессознательно потер руку:

– Кэрол, это просто шутка. Дружки написали ради шутки. Никакой Бекки нету.

– Ах, Элл, а я-то подумала… – Вид у нее действительно был разочарованный.

– Я знаю, – тихо сказал он.

– Я вправду подумала, что ты собираешься сообщить нам новость.

– Вообще-то, да.

– Ну давай, – сказала она.

– Я решил уйти с работы. Навсегда, в смысле. Когда гипс снимут.

Молчание.

Тиканье проклятых часов. Шуршание – это отец снял кепку.

Ну вот, сейчас начнется, подумал Эллис. «Тесновата. И лучше бы ты взял коричневую. О чем ты вообще думал? У тебя хоть чек остался?»

– Что, вот так просто? – сказал отец.

– Нет, не просто. Я все хорошо обдумал. – Эллис улыбнулся.

– С кем ты разговаривал?

– С Биллом Маколиффом из отдела кадров.

– Значит, это уже официально?

– Да.

Отец допил пиво.

– Ты же знаешь, это была работа на всю жизнь.

– Я справлюсь, – ответил Эллис.

– А чем ты собираешься заниматься?

– Пока что садом. Одной рукой, конечно. – И он подмигнул Кэрол.

– Садом? – повторил отец.

– Да, меня это успокаивает.

Отец фыркнул и уставился в пустой пивной стакан.

– А в смысле денег?

– У меня еще остались деньги Майкла, – ответил Эллис.

– Леонард, прекрати немедленно, – нарушила тишину Кэрол. – Он сказал, что справится, – значит справится. А ты должен за него порадоваться. Порадоваться, я сказала. Надень кепку обратно, будь опять красавчиком.

Эллис стоял в саду за домом и курил. Огни автомобильного завода подсвечивали темнеющее небо. Он услышал, как открылась и закрылась задняя дверь дома. Это, конечно, Кэрол. Он учуял ее раньше, чем увидел. Он так и не спросил ее, когда они с отцом начали встречаться, но всегда предполагал, что их любовная связь шла, невидимая, параллельно браку его родителей. У матери была живопись, у отца – Кэрол. Перемирие.

– Я рада, что ты туда не вернешься, – сказала она. – Кто-то создан для этой работы, а кто-то нет. Я всегда знала, что ты – нет. Ты долго там проработал.